Андрей Разин - Человек Тусовки

Я и в самом деле несколько раз ездила на гастроли, мы продолжали ходить с Валей к нашим друзьям до тех пор, пока какая-то подруга не свела ее с более солидными людьми, сред; которых был немец Франц, впоследствии укативший вместе с Валей, я же осталась здесь.

Мои воспоминания прервал звонок очень милого молодой итальяшки. Он недавно приехал в ихнее посольство, и общий знакомый устроил нам встречу. Итальяшка, атташе по культуре был похож на девушку — стройный, сероглазый, и я сразу поду мала, уж не «голубой» ли он. Но нет, оказалось, что в полном порядке, и даже более того, с ним я не только работала, был что-то большее… Я сказала ему, что у меня есть время сегодня вечером и завтра до обеда. Я ведь должна была как следует подготовиться к завтрашней вечерней встрече с Мишелем Пускай он, дорогой Мишель, не обижается на меня. Я должна вернуть хотя бы сто баков, ухлопанных на этих уродов, при воспоминании о которых тошнит, — Чику и Жеку. Итальяшка сказал что сегодня у него свободный вечер. Очень хорошо, я высплюсь схожу к массажистке, поплаваю в бассейнё и буду свеженькой, почти нетронутой.

4 Алексей Распутин

Не успели мы приехать в следующий город (билеты все проданы, полный аншлаг), как Автандил тут же принялся звонил в Москву, узнавать о действиях предводителя фонда по защите животных Мысленко. Автандил никогда не теряет времени зря, он знает, что в любой момент мне понадобится нужная информация, и не дай бог ее не окажется.

Кто-то проинформировал его, что с Мысленко состоялась беседа, смысл которой сводился к одному: «Давайте разойдемся по-хорошему», но он не унимается, продолжает угрожать мне и всей группе самой настоящей расправой. Хорош мальчик, за несколько месяцев «дружбы» со мной купил «Волгу», дом под Москвой, сделал всем своим дебилам в фонде оклады по семьсот рублей и тут же принялся за угрозы. Что ж, посмотрим, что у него из этого получится. Мальчик забывает о том, что у меня он на большущем крючке.

Автандил нервничал, думал, кого бы еще подключить к разговору с Мысленко, а я почему-то в те минуты был очень спокоен.

— Послушай, Автандил, а ты помнишь, как я в твоем присутствии давал Мысленко семьдесят штук? Он еще говорил, что нужно отблагодарить многих людей, которые дали нам крышу, взяли наши трудовые книжки в свои бронированные сейфы?

Автандил испытующе на меня посмотрел, видимо, стал прикидывать, к чему я задаю такой вопрос, потом понимающе закивал головой, конечно, он все помнит, все происходило на его глазах, я получил аванс за большие гастроли, отдал ровно семьдесят тысяч Мысленко, тот бережно. спрятал их в дипломат и укатил с ними в Москву. Он, Автандил, еще помнит, как ездил с ним в аэропорт и доставал билет. Хорошо, что я взял его в администраторы, Автандил схватывает все на лету.

— Пусть теперь ходит, жалуется, — спокойно сказал я. — И ты тоже не кипятись.

— Но по договору ты должен был перечислять им деньги, десять процентов со всех концертов…

— Да, должен был, но с чего перечислять? Они не открыли мне счета. Как я могу перечислять им деньги ни с чего?.. Лицо Автандила просветилось.

— Но он объявляет охоту на тебя, он так и сказал, — . все же не мог успокоиться Автандил.

Охота так охота. Я давно чувствую себя загнанным волком. Как это у Высоцкого: «Идет охота на волков, идет охота…»

Самую первую охоту за мной начала моя собственная судьба. Может, я и перегибаю палку, но мне кажется, что именно так и было. Погружаясь в глубины своего сознания, я вижу какие-то строения, много детей вокруг, они почти беспомощны, они долго, целыми часами кричат… Потом, уже совсем другой, повзрослевший и сегодня почти все помнивший о себе той поры), я еду в другой дом, где тоже много детей с какими-то измученными, старческими лицами. Здесь, в этом новом доме человек, черты лица которого я никак не могу вспомнить, стал называть меня Распутиным. Эта фамилия звучала как-то странно, меня все так и называли: «Распутин», будто имени никогда не существовало вовсе. Тот первый дом назывался домом малютки, я был подкидышем, меня принесла какая-то женщина и холодной осенней ночью оставила у порога этого дома. Женщину, которую называют мамой, я вспомнить не могу и сейчас, ни ее голоса, ни ее прикосновений. Сквозь стену мрака я никак не мог добраться до ее лица, даже напрягшись, закрыв глаза, не мог вспомнить ее образ. Иногда меня называли подкидышем, но это случалось редко и почти не волновало меня. Как-то уже теперь в одной из газет из-за моей же собственной дурости написали, что я подкидыш, и в разных городах ко мне приходили очень похожие одна на другую женщины, они доказывали, что они мои матери? плакали при этом и просили денег. Недавно третья из таких, совсем еще молодая, с припухшими глазами называла меня Лешенькой, говорила, что и имя и фамилия мои совсем другие, что она была вынуждена это сделать из-за своей собственной несчастной жизни. Я не стал спрашивать, где она меня оставила, в какой день (все это я прекрасно знал из своих документов), это было бесполезно, только я и в самом деле поверил, что своего ребенка она когда-то подбросила, и тоже дал ей денег и немало, на что Автандил сказал, что после получения гонорара; мне лучше раздавать деньги на паперти у церкви там сидят более достойные и в самом деле несчастные люди а не бросать их к ногам каждой потаскухи. После этих слов я его чуть не ударил, во-первых, я не знал, кто меня подбросил, иногда я сам придумывал легенду о том, что меня похитили у моей матери, а потом подкинули к дому ребенка, а во-вторых я никогда представить себе не мог, что женщина, которая меня родила, может быть потаскухой.

Затем детский дом. Пацаны постарше говорили, что из него два пути — или на Колыму деньги зашибать, или в тюрьму. До Колымы редко кто дотягивал, скорее всего попадали в тюрьму. Впрочем, детский дом, в котором я с каждым годом все больше осознавал себя личностью, и был похож на тюрьму. Взрослые за любое прегрешение избивали без спасительных разговоров и предупреждений, ночью начиналось время старших пацанов. Каждый день после обеда старшие пацаны собирали дань — мясо, кусочки сахара, хлеб. Мы все отдавали, иначе ждала расправа. Сколько я себя помню — вечно урчало в пустом животе и кружилась голова. Мы были, наверное, в классе шестом, когда Серега Николаев (фамилию ему тоже дали в детдоме) собрал нас и сказал, что мы должны доказать старшим свою силу и тогда они отстанут от нас, иначе мы просто передохнем с голоду.

— Они сильнее, — сказал я, — они нас, как щенков… Меня поддержали другие пацаны:

— И так избивают ежедневно…

— От нас ничего не останется…