Александр Довгаленко - Исповедь военнослужащего срочной службы

      Тут уместно небольшое лирическое отступление. В детстве я считался жутко больным ребенком. У меня нашли какие-то шумы в сердце, шла речь о врожденном пороке, матушка постоянно таскала меня по каким-то больницам, делались бесконечные кардиограммы, меня осматривали всевозможные врачи. Так продолжалось довольно долго, пока в возрасте 13 лет меня не положили на пару месяцев в кардиологическое отделение областной клиники на обследование по последнему слову техники. После оного я узнал, что шум у меня конечно есть, но это просто особенность моего организма, никакой патологии нет, с меня снимались все ограничения по спорту и физкультуре, напротив, врачи рекомендовали мне уделять этому как можно больше внимания и времени. Чем я и занялся, догоняя сверстников. Но шумок-то был! Этим-то я и решил воспользоваться для уклонения от священной обязанности каждого советского гражданина, а также тягот и невзгод воинской службы. Заявившись в медпункт, я заявил, что испытываю сильнейшее недомогание, боли в левой половине груди, головокружение и еще кучу неприятных симптомов. Даже фельдшер-срочник, который занимался первичным осмотром больных и симулянтов, содрогнулся, прослушав меня стетоскопом. Как я и рассчитывал, я был препровожден обратно в санчасть, где был прослушан еще раз и тут же положен с соблюдением всех необходимых формальностей. Уходя, я посоветовал помощнику старшины, каптерщику, приложить максимум усилий к тому, чтобы мои ботинки и панама вернулись на прежнее место, хотя и не сильно верил в такую возможность.

      Оказавшись в санчасти, я решил стремительно развивать достигнутый успех, планируя со временем перебраться в госпиталь, к Лехе, а затем в Ташкентский госпиталь, на медкомиссию. Возможно, удастся комиссоваться по состоянию здоровья, если грамотно пользоваться наградой природы в виде шума, который долгое время повергал в смятение калининградских светил медицины. Розовые и голубые дали рисовались мне во всей красе, служба откровенно задолбала, хотелось домой. Игра стоила свеч. Первая неделя второго пришествия в санчасть пролетела как сон. Большинство ее постояльцев были такие же симулянты как и я, но пара-тройка действительно больных все же присутствовала. Они были на вес золота, ибо каждый понедельник старшая сестра Роза Гашаевна (подпольная кличка «Гашишаевна»), весьма симпатичная женщина средних лет, совершала грозный обход на предмет выявления симулянтов, которых по той или иной причине можно было выписать. Таким образом, каждый понедельник начинался с легкой паники. Истинных больных с кишечными инфекционными заболеваниями с почетом препровождали в туалет, и в почтительном ожидании рассредоточивались неподалеку, ожидая окончания процесса дефекации, после чего начинался «дележ говна», все жаждущие остаться в санчасти буквально расхватывали по кусочкам испражнения страдальца и рассовывали по своим баночкам. Были и другие способы. Ваня Хитров, мой земляк, прокалывал себе палец и капал в мочу для анализа капельку-другую крови (наивный чукотский юноша, только идиот не отличит свежие эритроциты в моче от настоящей патологии), иные умельцы ниткою счищали по утрам зубной налет, после чего протаскивали эту нитку иглой под кожей — образовывались замечательные язвищи, похожие на шанкры, происхождение которых объяснить медики не могли. Я же, якобы страдая гораздо более благородным недугом, был избавлен от необходимости заниматься всей этой непотребщиной. Мне было достаточно иногда хвататься рукой за сердце и закатывать глаза от якобы раздирающей меня нечеловеческой боли. Единственная неувязка заключалась в том, что никто не торопился отправлять меня в госпиталь, хотя тот находился практически через дорогу. Из санчасти не гнали, но и в госпиталь не отправляли. По разговорам, ждали приезда какого-то ташкентского светила военной медицины, который осматривал больных со сложным предварительным диагнозом.

      Зато летние вечера были воистину упоительны. В санчасти в ту пору обитал эстонский парнишка по фамилии Выксна, которого загребли в армию с настоящим пороком сердца. При минимальных физических нагрузках, да еще на такой жаре он моментально синел и начинал задыхаться. Диагноз его в подтверждении почти не нуждался, он уже был комиссован, но в казарме его просто били, поэтому от греха подальше он жил в санчасти, дожидаясь документов из Ташкента и отправки домой. У него была парадная форма на руках, и долгосрочная увольнительная. Поэтому он мог шляться по городу сколько хотел. Мы все скидывались остатками денег (боец в те времена получал ажно семь рублей в месяц, да и родители подкидывали иногда) и засылали Выксну в город, откуда он возвращался с горой всякой всячины, которая тайно переправлялась на территорию санчасти. Здоровенный арбуз в разгар сезона стоил 7 копеек, дыня — чуть дороже, так что получалось изрядно. После ухода начальства и наступления темноты мы все, во главе с дежурным фельдшером Рустамом, уютно располагались за большим столом во дворике санчасти, под сенью виноградной лозы и с аппетитом наворачивали вкусности, причем все поносники, дизитерийщики и прочие кишечно-инфекционные больные, как мнимые, так и настоящие, вовсе не были исключением. Иногда девчонка Юленька, дочь одной из медсестер, притаскивала вечером здоровенный пакет винограда «Дамские пальчика», который был так прозван за особую форму и отсутствие косточек. В общем, скучно не было. Через дорогу от нас располагалось здание какого-то местного техникума, где по вечерам собирался на репетицию тамошний вокально-инструментальный ансамбль, который слегка фальшивящими голосами исполнял песню про белые розы и иные песни из репертуара группы «Ласковый май», в общем, идилия была полнейшая.

      Утро начиналось с формальной приборки, когда постояльцы санчасти делали вид, что машут метлами и щетками, важно было закончить ее до 9.00, ибо в это время по телевизору передавали трансляцию выступления не то Кашпировского, не то Чумака, какого-то из этих шарлатанов, и все наши медсестры, бабки-санитарки и даже старшая сестра Гашишаевна собирали всю свободную стеклянную посуду, наполняли ее водой и выставляли перед нашим стареньким черно-белым телевизором «заряжаться». Сами они рассаживались подле, не отрывая взгляда от экрана. И горе тому больному, каковой отваживался нарушить лишним словом эту церемонию. В душе я смеялся над ними, но открыто оскорблять чувства верующих не решался.

      Прошла вторая неделя моего пребывания в санчасти, а доктор из Ташкента все не появлялся. Один раз нас даже довели до проходной госпиталя, но там выяснилось, что и в этот раз профессор не приехал. В конце третьей недели я начал стойко изнывать от безделья. Это-то меня и погубило. Как-то раз, выйдя во двор прогуляться, как раз во время тихого часа я обратил внимание на установленный там для непонятно какой надобности турник. «А смогу ли я сделать подъем переворотом, а если смогу, то интересно, сколько раз?» — пришла мне в голову совершенно идиотская мысль. Видимо на дураков вроде меня эта ловушка и была рассчитана — повторив упражнение трижды я спрыгнул с турника и тут же узрел в окне улыбающуюся до ушей Гашишаевну, которая все это время за мною наблюдала. Это был провал…