Варлен Стронгин - Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь

А мать, по характеру незлобивая, тем не менее частенько давала дочери шлепки.

– За что, мама? – притворно изображая раскаяние, сквозь слезы спрашивала Таня.

– У тебя глаза порочные! Так и буравишь ими мужчин! – сердилась Евгения Викторовна.

– Я просто подросла, мама, – оправдывалась Таня.

– И отца не слушаешься. Он запретил тебе бегать в театр, а ты пропадаешь там!

– Но ведь бесплатно хожу, с подругой. Она дочь хозяина театра Очкина. Сколько я опер пересмотрела! Разве это плохо?

– Отцу виднее, – не отступала Евгения Викторовна, – дочь действительного статского могла бы брать билеты!

Таня закончила министерскую гимназию в Саратове и, будучи награждена медалью, получила звание домашней учительницы и домашней наставницы, при желании продолжать образование ей был открыт доступ на Высшие женские курсы. Для поступления в женский медицинский институт требовалось сдать дополнительный экзамен при мужской гимназии. Она пошла работать классной дамой в реальное училище.

Классную даму Татьяну Николаевну реалистки училища считали ведьмой – разве что не летала на метле, а знала о них столько, сколько под силу знать только нечистой силе. Но дело было вовсе не в колдовстве. Просто иногда заходила она в туалет для преподавателей, разделенный с общим туалетом стеной, не доходящей до потолка. Поэтому невольно слышала разговоры реалисток, в перерыве между занятиями, и удивлялась, что девушки могут обсуждать такие подробности, которые взрослым гимназистам не придет в голову оглашать. Госпожа Елизова с упоением рассказывала, как учила любви неопытного гимназиста, как он смущался и пугался всякого ее предложения. Ее рассказ вызывал всеобщий хохот девушек. Госпожа Куркина хвасталась своим кавалером, который опрокинул ее в кустах и так быстро и ловко раздел, что она не заметила, как осталась в чем мать родила, что он всю ночь не слезал с нее, и она летала в облаках, счастливая, и ей казалось, будто до ближайшей звезды рукой подать и она достала бы эту звезду, если бы не мешал взгромоздившийся на нее кавалер.

Две реалистки – Наседкина и Орлова, брюнетка и блондинка – смеялись над родителями, которые отпускают их вместе куда угодно, а им только этого и надо. Они довольны, научились делать друг другу приятное не хуже, чем юноши девушкам, и при этом спокойны – не забеременеют, в отличие от госпожи Нечаевой, которая находится в положении, уже на втором месяце. В ответ госпожа Нечаева рассмеялась и сказала, что аборта не боится, а пока получает удовольствие с кем хочет и сколько и как пожелает и она, и партнер.

Поначалу реалистки не боялись классной дамы, обязанной следить за порядком на занятиях. Совсем еще девчонка, многие ученицы были едва ли не вдвое крупнее ее. Преподаватель Закона Божьего однажды спросил у учениц: «Где же ваша классная дама?» – и увидев Таню, хрупкую, молоденькую, рассмеялся: «Как же она справляется с вами?!»

Но Таня вскоре проявила характер, и это произошло бы независимо от подслушанных в преподавательском туалете ученических откровений.

Волевое лицо, окаймленное густыми, коротко подстриженными волосами, большие серо-зеленые глаза, мягко очерченные полные губы, целеустремленный взгляд, женственный земной облик. Она поняла, что закончилась беспечная домашняя жизнь, началась работа с людьми, которых она не знает и морали которых не исповедует. Зря родители считают ее ребенком. Она уже взрослая настолько, что готова полюбить, но лишь человека достойного, интеллектуального, умного и, разумеется, любящего ее.

На ближайшем уроке она рассаживает за разные парты Наседкину и Орлову, те в смятении меняют места, и из их уст до нее доносится проклятие: «Ведьма! Чистая ведьма!» Она заставляет проснуться прикрывшую руками глаза госпожу Куркину. «Идите домой и выспитесь! – приказывает Таня. – Чаще занимайтесь, вам это необходимо больше, чем другим ученицам. Вы не хватаете звезд с неба!» Нечаева просится в туалет, ее подташнивает. «Что-нибудь не то съела», – объясняет реалистка классной даме, но Таня не сочувствует ей. «Обратитесь к гинекологу!» – советует она. Госпожа Нечаева сначала от удивления открывает рот, а потом зло проговаривает: «Ведьма! Чистая ведьма! До всего докапывается!»

Тем не менее в классе устанавливается порядок, реалистки боятся «ведьмы» и ведут себя в рамках приличия. Таня, довольная девочками, радушно улыбается им. «Вроде и не ведьма», – шепчет Наседкина Орловой, но не решается снова сесть с подругой за одну парту.

Наступают каникулы. В своем рассказе мы забежали на год вперед. В Киеве Таня была прошлым летом, в 1908 году. Пришло приглашение от тети Сони навестить ее в Киеве. Не имея своих детей, она очень любила племянницу, просила брата: «Отпусти ко мне Таню». Отец спросил у дочери:

– Хочешь поехать?

– Хочу, – уверенно сказала Таня. И вот первый раз в жизни она отправилась в самостоятельное путешествие, с двумя пересадками – в Тамбове и Воронеже. Николай Николаевич, конечно, волновался, но, подумав, сказал дочери:

– Ты уже взрослая. Можешь ехать.

Глава вторая Саратов – Киев – Саратов – Киев

Лето 1908 года. Каникулы. Таня впервые ехала в другой город одна, и ей хотелось выглядеть в глазах окружающих взрослой девушкой, для которой это путешествие обычно и нисколько не страшит ее. Она вспомнила рассказ одного из подчиненных отцу податных инспекторов о том, как он перевозил по железной дороге большую сумму денег. Уложил их в обычный холщовый мешок, в вагоне поезда закинул его на верхнюю полку и сделал вид, что забыл о нем, что этот мешок не представляет для него никакой ценности. И все попутчики так посчитали, и хотя среди них были люди внешне не очень надежные и, возможно, нечистые на руку, они тоже забыли об этом мешке. Только устраиваясь спать, инспектор достал мешок, помял его, как подушку, и положил под голову. Приблизительно так же поступила со своим чемоданчиком Таня. Она небрежно задвинула его под лавку, сделав вид, что нисколько не дорожит им, словно он набит не дорогими вещами, а соломой. При пересадке для его переноса она наняла носильщика, гордо вышагивала впереди него с уверенностью, что носильщик не улизнет с вещами. У кондуктора она запросила чаю со сливками.

«Чай слишком жидкий», – строго заметила она ему, и он принес ей другой стакан, где сливок было достаточно. Вела она себя смело, охотно вступала в разговоры, говорила твердым голосом, но давалось это все ей с трудом, и иногда сердце замирало от страха. Больше всего девушку страшило, что ее не встретит на вокзале муж тети Сони – перепутает вагон или опоздает. Но дядя Витя оказался на редкость пунктуальным человеком и, когда Таня выходила из вагона, перехватил из ее рук багаж. Они наняли извозчика и поехали на Большую Житомирскую. Тетя Соня была несказанно рада приезду племянницы. Приготовила праздничный обед, расспрашивала о делах Николая Николаевича и Евгении Викторовны, интересовалась здоровьем их детей. Таня еле успевала отвечать на вопросы. В разгар беседы в комнату вошел юноша, внешне ничем не приметный, поздоровался с гостьей.