Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

Какие-то похожие, и при этом реальные, истории непрерывно случаются. Мстислав Ростропович вознамерился жениться на замужней даме: познакомился, влюбился, решил отбить у мужа – все за четыре дня. Правда, ему она была известна как прима Большого театра, ему тоже было как ей представиться в понятных терминах: он был оркестрантом Большого (для нее – чин небольшой), преподавателем Московской консерватории. Но они были люди широкие и видели друг в друге гораздо большее, должности не были для них главным. Боюсь, что в Праге, где были они тогда на гастролях – в одном, тесном, дружественном, едином, как закрытое общество, кругу коллег, – они на улице с кем-то, пусть даже симпатичным, таинственным, одиноким и пр., знакомиться не стали бы. Тем более – «жизнь» предлагать.

Альфред Нобель тоже в считанные дни собрался жениться. Он – по объявлению. При всей случайности возможного выбора уже принятым решением было желание не просто знакомиться с приятными женщинами, а именно жениться.

Нобель дал объявление о найме секретарши. Как ученый-естественник, он быстро рассчитал: если давать простое брачное объявление с реальными автохарактеристиками, то работы по отсеиванию кандидаток хватит на многие годы. А так он мог встретить действительно работящую, скромную женщину, не ищущую лучшей доли за счет чем-то и почему-то обязанных ей мужчин, – такую, которую только он по своему выбору может решить осчастливить. Но нашлись лукавее его.

«"Состоятельный и высокообразованный пожилой джентльмен, проживающий в Париже, изъявляет желание нанять особу зрелого возраста с языковой подготовкой для работы в качестве секретаря и экономки". Этой особой оказалась 33-летняя обедневшая графиня Берта Кин-ски, до этого работавшая гувернанткой в Вене и со скандалом уволенная за роман со своим воспитанником, который был младше ее на 15 лет. Нобель очень привязался к своей новой компаньонке и даже вновь стал подумывать о женитьбе. Однако тут умерла мать молодого возлюбленного Берты – барона Артура фон Зутнера, и она оставила Нобеля, чтобы соединиться с бывшим воспитанником узами законного брака».

www.gzt.ru/world/2004/10/04/095254.html .

Для опытного глаза деловое предложение Нобеля было брачноемким. Из осторожности он ничего не обещает – кроме обязательства платить за услуги. Очевидно, hrabina Kinska (польки, особенно на международной арене, редко бывают не графинями) работы не боялась (по некоторым сведениям, с работы в Вене ее еще никто не увольнял, но она не предвидела значительного карьерного роста – и отправилась на собеседование в Париж). Из других претенденток ее выделили – на Нобеля произвели впечатление ее «внешность и скорость перевода», и Альфред объявил о своих истинных намерениях. Все произошло за одну неделю. Лучшего нельзя желать, но – вот они, романы Дюма: случилась смерть той, которая, возможно, даже высказывала свое предпочтение этому состоянию пред возможностью стать свекровью. Мать Артура получила оба худших варианта, Берта Кински – оба лучших. В ее положении было только одно обстоятельство, способное добавить горечи в любую удачу: мучения выбора.

Расклад был такой: в 1876 году Альфреду Нобелю было 43 года («пожилой господин» – и это так и было), Берте Кински – 33, барчуку – 18 (возраст, когда такие романы считаются любовью, да еще какой! Во взрослом состоянии, очевидно, бывает как-то неловко, когда женат на собственной гувернантке, но это сейчас не наша проблема). Мужчина в 18 лет имеет очевидные преимущества, которым довольно трудно противостоять. Может, она и сердечную привязанность к нему имела большую, чем к Нобелю: знакомы были дольше. Он был нестрашен, ясен, понятен ей, как ребенок («как» можно убрать), а неженатый Нобель в стране Синей Бороды, может, и пугал. А тут он еще и изобретатель «безопасного порошка», динамита. Брата подорвал вместе с заводом в Петербурге… А тот мальчик был еще и бароном. Польки (и, наверное, не только они) очень падки на титулы, еще они то в русские царицы метят, то во французские императрицы, и всё в какие-то с душком. Но в нашем случае все чисто: Берта стала и баронессой фон Зутнер, и даже, в 1905 году… лауреатом Нобелевской премии мира – вот так надо уметь строить на том, что есть в руках (или проплывает поблизости). Что до Жени Пастернак, то тут все попроще. Неизвестно даже, познакомилась ли она на самом деле с Паулем Фейхтвангером, человеком, который на второй день «предложил ей жизнь» (Париж и пр.), или нет. Борис Пастернак, например, не верил.

В определенном возрасте трансформировать приятное впечатление от знакомства с замужней иностранкой в желание изменить свой абсолютно сложившийся статус – это что-то из Остапа Бендера. А ведь немецкие банкиры не самые большие авантюристы на свете.

Женя гуляла над озером, и на нее никто не смотрел – ни принцы, ни маркграфы, ни директора банков, она была хороша собой, таинственна, припорошена елочным, мишурным декором неопределившейся, неконкретной жизни без обязательств, она была взрослая женщина с ребенком, она знала, что у нее есть многое ей обещавший муж, она говорила (едва) по-немецки и могла бы рассказать о себе много фантастического, нереального, о чем ее образ жизни позволял ей мечтать и даже считать, что эти мечты существуют в реальности. И на ней лежал явственный отсвет того, что она замужем за знаменитым человеком. Она бы не поверила, что она – зулусская принцесса: ее муж имел полное право претендовать на место в европейском мире. Но за две недели конкретного спроса на нее не нашлось.

Две недели – слишком мало. Даже роман принца Уэльского, короля Эдуарда VII, который бросил британскую корону ради тоже замужней и амбициозной дамы, какое-то время потребовал для прохождения описанной теоретиками стадии кристаллизации. Пару лет как минимум. Елена Дьяконова (будущая Гала Дали) познакомилась с Евгением Гринделем (будущим Полем Элюаром) тоже на курорте, в Давосе, в Швейцарии. Ей было девятнадцать лет, ему восемнадцать. Через четыре года они поженились.

Рассказам (одному рассказу подзадориваемому мужу) было бы слишком трудно поверить.

Евгения Владимировна издалека видела гуляющего по дорожке брата знаменитого писателя Фейхтвангера, ей показали его, ей было у кого спросить про него, он был из самых значительных гостей (несомненно, они жили в разных отелях) – как банкир, естественно, не как родственник писателя. Из писателей она была сама. Перебрав в уме все возможные фантазии о том, на каком круге своей прогулки она встретится с ним еще раз (если Пастернак и давал ей читать Пруста, то уже после того, как описание преследования на прогулках герцогинь могло ей быть полезным), как повернется разговор, как выйдет он на тему «не согласилась ли бы она сделать его вечное счастье», как не обидеть его отказом (это уже более поздние фантазии, когда срок пребывания подходил бы к завершению и устную новеллу было жалко бросать, и ей придумывался бы грустный конец), она, такая фантастическая женщина, Женя Лурье, сделала вдруг замечательный по силе шаг – она заставила себя посмотреть на ситуацию под другим углом: увидеть в Пауле Фейхтвангере зримый образ того, что она уже имеет, – и знаменитого писателя, и вероятное богатство.