Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
Сам Кюндингер никогда не отрицал, что в своем безусловно способном ученике не видел ничего особенного, фактически через 40 лет он вспоминал: «И. П. Чайковский пригласил меня давать урок его сыну Петру, воспитаннику Училища правоведения. С 1855 года по 1858 год наши занятия прерывались только в летние месяцы, причем ученик делал успехи, но не такие, чтобы пробудить во мне на его счет какие-нибудь особенные надежды. На вопрос Ильи Петровича, стоит ли его сыну посвятить себя окончательно музыкальной карьере, я отвечал отрицательно, во-первых потому, что не видел в Петре Ильиче гениальности, которая обнаружилась впоследствии, а во-вторых, потому, что испытал на себе, как было тяжело в то время положение “музыканта” в России. <…> Если бы я мог предвидеть, кто выйдет из тогдашнего правоведа, то вел бы дневник наших уроков с ним, но, к сожалению, должен сказать, что мне и в голову не приходило, с каким музыкантом я имею дело, и поэтому в памяти моей очень неясно сохранились подробности хода музыкального развития моего ученика. Несомненно, способности его были выдающиеся: поразительная тонкость слуха, память, отличная рука, но все это не давало повода предвидеть в нем не только композитора, но даже блестящего исполнителя. Удивительного в этом ничего не было: молодых людей с такими данными и до Чайковского, и после мне случалось встречать нередко. Единственное, что до некоторой степени останавливало мое внимание, – это его импровизации, в них действительно смутно чувствовалось что-то не совсем обыкновенное. Кроме того, гармоническое чутье его иногда поражало меня. С теорией музыки он тогда едва ли был еще знаком, но когда мне случалось показывать ему мои сочинения, он несколько раз давал мне советы по части гармонии, которые большей частью были дельны»[81].
Кюндингер занимался с Чайковским один раз в неделю. Он отмечал, что в части виртуозной игры на инструменте Петр так и не смог достичь значительных успехов, так как ученик не имел возможности регулярно самостоятельно упражняться. После трех лет занятия Кюндингера прекратились[82]:
«В 1858 году, вследствие изменившихся обстоятельств, отец Чайковского не в состоянии был платить мне за уроки, и я совсем потерял из виду моего ученика, о котором всегда хранил самое светлое и хорошее воспоминание как об очаровательнейшем человеке, в котором никак не предвидел будущего знаменитого композитора.
Встретились мы снова только тогда, когда он был уже известным композитором»[83].
Еще одним важным человеком, повлиявшим и отчасти определившим музыкальное формирование Чайковского, стал итальянец Луиджи Пиччиоли. Чайковский познакомился с ним в июле 1856 года благодаря своей тетушке – Елизавете Андреевне Шоберт. Ее подруга была женой итальянца. Пиччиоли не только давал Петру уроки музыки и итальянского языка, между ними завязалась настоящая дружба.
Модест Ильич вспоминал: «В то время лет ему было под пятьдесят, Петру же Ильичу едва перевалило за шестнадцать. Впрочем, насчет возраста Пиччиоли никто ничего не мог знать, потому что он никогда никому не сознавался в своих годах. Несомненно было одно, что он был с крашеными волосами и набеленный. Злые языки говорили, что ему чуть ли не семьдесят лет и что, кроме косметиков, он носил сзади головы машинку, стягивавшую морщины с лица. <…> Как бы то ни было, по годам он годился в деды своему новому приятелю, и тем не менее между обоими завязалась дружба на совершенно равной ноге, потому что под обликом, хотя и подкрашенного, но все же старца, Пиччиоли имел пылкость и увлекательность юноши»[84]. Так, с легкой подачи Пиччиоли чуть ли не главным музыкальным удовольствием для Чайковского стала итальянская оперная труппа. «Здесь он слышал и превосходный оркестр, и хоры, и первоклассных артистов. <…> Они не только давали ему возможность еще сильнее укрепиться в старинном культе “Дон-Жуана” и “Фрейшютца”, но показали ему Мейербера, Россини, Доницетти, Беллини и Верди, которыми он увлекался всецело»[85].
Первые опусы
Именно во время обучения в Училище правоведения Чайковский сочиняет свои первые произведения. Самое раннее из них – «Анастасия-вальс». Петр его написал в августе 1854 года в Ораниенбауме, где вся семья проводила лето после смерти Александры Андреевны Чайковской. Вальс для фортепиано Петя посвятил и подарил Анастасии Петровой – гувернантке, которая еще в Алапаевске готовила его к поступлению в учебное заведение, а после переезда семьи в Петербург занималась c Анатолием и Модестом. На титульном листе своего сочинения четырнадцатилетний композитор написал: «Anastasie-valse composе´e et dе´diе´e à mademoiselle Anastasie Petroff par Pierre Tschaikowsky Elève de l’école Imperiale des Droits. Le 15 Août, le jour de son depart d’Oranienbaum pour S. Pétersburg» [Анастасия-вальс, сочинен и посвящен мадемуазель Анастасии Петровой Петром Чайковским, учеником Императорского Училища правоведения 15 августа, в день его отъезда из Ораниенбаума в С.-Петербург][86].
Там же, в Ораниенбауме, у Чайковского впервые возникает желание сочинить оперу. Произведение должно было получить название «Гипербола». Либреттистом стал Виктор Иванович Ольховский. поэт, сотрудник журналов «Сын Отечества», «Искра» и некоторых других. Его семья была связана с семьей Чайковских родственными узами – Николай и Евгений Ольховские, братья Виктора, были женаты на сестрах Петра: сестрой по отцу Зинаиде и двоюродной Лидии.
Осенью 1854 года Чайковский написал своему либреттисту:
«Милостивый государь Виктор Иванович!
Сегодня я имел удовольствие прочитать написанную Вами оперу “Гипербола”, она вполне соответствует моему желанию: только одно, слишком много арий и речитативов, а дуэтов, трио и т. д. очень мало, – однако ж, несмотря на это, мне остается только от души Вас поблагодарить»[87].
На обороте письма Петр сделал следующую надпись:
«Молодой звезде, появившейся на небосклоне русской литературы Виктору Ивановичу Ольховскому от маэстро П. Чайковского»[88].
Согласно сохранившемуся либретто, «Гипербола» планировалась как лирическая опера в одном акте. Действие оперы
