Адольф Гитлер. Том 3 - Иоахим К. Фест
Хотя, таким образом, в идеальной схеме Гитлера одна существенная предпосылка осталась невыполненной, тем не менее он осуществил свои намерения в удивительном объёме: привлёк на свою сторону Италию и Японию, Англия колебалась, её престиж был ослаблен, Франция была скомпрометирована своим бессилием. Не менее важным был тот момент, что он разрушил принцип коллективной безопасности и восстановил в качестве торжествующего политического принципа sacro egoismo[62] наций. В условиях быстро меняющегося соотношения сил в особенности явно занервничали малые государства и тем ещё ускорили распад противостоящего фронта: после Польши и Бельгия теперь также повернулась спиной к бессильному французскому альянсу, переориентировались Венгрия, Болгария и Югославия; после смертельного удара, который Гитлер нанёс Версальской системе, ожили бесчисленные конфликты, которые этот порядок лишь подавил, но не устранил. Вся Юго-Восточная Европа пришла в движение. Естественно, её государственные деятели восхищались примером Гитлера, который преодолел бессилие своей страны, положил конец оскорблениям её гордости и заставил жить в страхе былых победителей. В качестве «нового бога европейской судьбы»[63] он вскоре увидел себя в центре многочисленного и широкого политического паломничества; его советом и помощью стали дорожить. Огромные успехи, которых он добился, казалось, доказывали более высокую дееспособность тоталитарных режимов, либеральные демократии с их говорильней, лабиринтами инстанций, священными уик-эндами и их мальвернской минералкой в этом соревновании безнадёжно отставали. Франсуа-Понсе, который в то время имел обыкновение встречаться с коллегами-дипломатами дружественных или союзных государств за обедом в роскошном берлинском ресторане «Хорхер», рассказывал, что круг участников встреч, подобно шагреневой коже в романе Бальзака, с каждым успехом Гитлера, становился все меньше и меньше[64].
Воздействие на саму Германию было, естественно, значительно глубже. Оно лишало оснований для сомнений прежде всего и без того тающее как снег на солнце число скептически настроенных оппонентов режима. Айвон Киркпатрик, работавший в британском посольстве в Берлине, описывал, каким «ужасным» эффектом обладали внутри страны акции Гитлера, осуществлённые в выходные дни, благодаря западной нерешительности: «Те немцы, которые призывали к осторожности, были опровергнуты, Гитлер ещё больше укреплялся в своей вере, что он может позволить себе всё, и вдобавок ко всему под знамёна Гитлера вставало немалое число всех тех немцев, которые были против Гитлера только из-за опасений, что он приведёт страну к катастрофе»[65]. Вместо этого он добивался успехов, престижа, авторитета. Всё ещё глубоко задетая в своём самосознании нация наконец-то увидела, что её представляют внушающие к себе уважение люди, и получала жестокое удовлетворение от ошеломляющих демаршей и вызываемой ими каждый раз беспомощности столь могучих вчера победителей: удовлетворялась элементарная потребность в реабилитации.
Успехи режима внутри страны в особой степени отвечали этой потребности. Страна ещё недавно была в самом жалком состоянии, её казавшееся безвыходным отчаянное национальное и социальное положение, похоже, соединяло в себе все кризисы и беды времени — и вдруг ею восхищаются как примером; столь разительные перемены Геббельс назвал в духе характерной саморекламы «величайшим политическим чудом XX века»[66]. Приезжали делегации со всех концов света и изучали мероприятия Германии по достижению экономического подъёма, устранению безработицы и обширную систему социальных достижений: улучшение условий труда, питание в заводских столовых и обеспечение жильём на основе дотаций государства, сооружение спортивных площадок, парков, детских садов, соревнование между предприятиями, конкурсы на звание лучшего по профессии, систему поездок в отпуск на судах организации «Сила через радость», и дома отдыха для рабочих. Проект четырёхкилометровой массовой гостиницы на острове Рюген, который для быстрой доставки десятков тысяч гостей предусматривал собственную сеть метро, получил главную премию на парижской Всемирной выставке 1937 года. Эти достижения производили сильное впечатление и на критически настроенных наблюдателей; К.Я. Буркхардт восславлял в письме к Гитлеру «строительство автострад и систему трудовой повинности, как достойные гётевского Фауста»[67].
В большой речи перед рейхстагом 30 января 1937 года Гитлер объявил «период сюрпризов» законченным. Его последующие шаги логично вытекали из того исходного положения, которое он занимал в каждой предшествующей акции. Как договор с Польшей дал ему главный ключ для броска на Чехословакию, так и достижение согласия с Италией служило основой для аншлюса Австрии. Частыми визитами польских политиков в Германию, заверениями в дружбе и заявлениями об отказе от каких-либо претензий Гитлер пытался приблизить к себе Польшу; по его указанию Геринг заявил во время визита в Варшаву, что у немцев нет заинтересованности в польском коридоре, а сам Гитлер заверил польского посла в Берлине Юзефа Липского, что Данциг, этот предмет долгих споров, связан с Польшей и никаких изменений в этом плане не будет[68]. Одновременно он придавал более интенсивный характер связям с Италией. В начале ноября 1937 года он уговорил её — опять при помощи Риббентропа — присоединиться к Антикоминтерновскому пакту, заключенному с Японией. Американский посол в Токио Джозеф Грю, анализируя этот «треугольник мировой политики», полагал, что его участники «не только имеют антикоммунистическую ориентацию, — их политика и практика идут вразрез также и с политикой так называемых демократических держав»; налицо коалиция нищих, которые преследуют цель «опрокинуть статус-кво». Примечательно, что в беседах с Риббентропом, которые предшествовали церемонии подписания пакта, Муссолини заявил, что он устал от роли сторожа независимости Австрии: итальянский диктатор собирался пожертвовать статус-кво ради новой дружбы. Похоже, что он не догадывался о потере своей последней карты в результате этого. «Мы не можем навязывать Австрии независимость», — говорил он[69].
В тот же день 5 ноября 1937 года, когда в Палаццо Венеция происходил этот разговор, а Гитлер в Берлине заверял польского посла в неприкосновенности Данцига, вскоре после 16 часов в имперской канцелярии были собраны командование вермахта и рейхсминистр иностранных дел. В четырёхчасовой секретной речи Гитлер раскрыл им свои «основополагающие идеи»: старые представления о расовой угрозе, страхе за существование и нехватке пространства, из всего этого он видел «единственный, и, может быть,
