Борис Штейфон - Кризис добровольчества

Для всего этого и для многого иного требовались, конечно, деньги. Таковых у Мая не было. Макаров легко нашел выход: пользуясь своим служебным положением, он под предлогом, что это необходимо чинам и командам штаба армии, добывал из реквизированных складов мануфактуру, сахар, спирт и иные дорого стоившие тогда товары и продукты. Когда ему отказывали, он требовал именем командующего армией, справедливо полагая, что не будут же справляться у генерала Май-Маевского, дал ли он такое приказание или нет. К тому же Макаров в потребных случаях не смущался лично ставить подпись командующего, каковое обстоятельство еще более упрощало получение разных товаров…

Все добытое без труда «загонялось», и у Макарова появлялись большие деньги. Меньшая часть шла на «обслуживание» привычек Мая, а большая — уходила на кутежи самого Макарова. Не подлежит сомнению, что о многих грязных проделках своего адъютанта командующий армией и не подозревал. Обычный грех ближайшей неосведомленности многих высокопоставленных людей…

Спаивая своего начальника, Макаров и сам спивался. Спекуляции, которыми он занимался, становились достоянием широких масс, и, как водится в подобных случаях, молва вырисовывала еще более фантастические узоры на фоне и без того неприглядной действительности. Да и трудно было со стороны, особенно людям непосвященным, разобраться, где кончается Макаров и начинается Май-Маевский…

Несколько раз и генерал Кутепов, и генерал Деникин пытались воздействовать на генерала Май-Маевского и побудить его удалить от себя своего адъютанта. Советы первого, как подчиненного, не имели должного авторитета для командующего армией, а генерал Деникин, видно, не считал нужным пресечь решительными мерами все увеличивающийся соблазн. Сам Май-Маевский, быть может, в часы просветления и сознавал недопустимость своего поведения, но его ослабевшая воля уже не имела должных импульсов для сопротивления. Соблазн сверху постепенно проникал вниз. Беря пример с командующего, стали кутить офицеры, причем эти кутежи выливались зачастую в недопустимые формы. С растущим злом, конечно, боролись, но не теми систематическими и крутыми мерами, какие одни были уместны в тогдашних условиях жизни.

Генерал Витковский любил порядок и дисциплину, однако его характеру была свойственна известная застенчивость, побуждавшая его избегать не только мер решительного воздействия, но зачастую и обычных внушений. Не одобряя ни кутежей, ни пьянства, органически чуждый всякой распущенности, он, оставаясь сам безупречным, предоставил событиям идти естественным путем.

Генерал Кутепов, будучи тоже во всех отношениях человеком воздержанным, по своим волевым качествам резко отличался от генерала Витковского. Он не стеснялся восстанавливать порядок всюду, где замечал его нарушение. Помню, однажды я ехал в автомобиле с генералом Кутеповым. Нам повстречался офицер в растерзанном виде. Командир корпуса сейчас же остановил автомобиль, посадил с собой виновного и отвез его в комендатуру. Среди остальных начальников всех степеней только один генерал Кутепов проявлял более или менее ярко и действенно свою власть. Погруженный в дела своего корпуса и стесняемый присутствием старшего лица — командующего армией, генерал Кутепов был бессилен изменить общее положение. Сознавая все тлетворное влияние Харькова, и генерал Кутепов, и генерал Витковский при первой же возможности покинули город и перевели свои штабы в другие пункты.

Комендантом города был генерал Шевченко. Впоследствии он был моим начальником дивизии, и я близко узнал этого храброго, благородного генерала. Прекрасный строевой начальник, он тяготился своей комендантской должностью, беспокойной, утомительной и мало соответствующей его характеру. Старый кадровый офицер, генерал Шевченко не мог свое офицерское мировоззрение применить к новым условиям, и потому его борьба с нарушениями порядка и дисциплины не производила на массы устрашающего впечатления. Люди считались лишь с ярко и сурово проявленной властью. Гуманность же воспринималась как попустительство.

Таким образом, не сдерживаемый мерами продуманной и неуклонно проводимой системы, добровольческий тыл все более бурлил и разлагался. Представление о законности снижалось, а у натур неустойчивых и вовсе вытравлялось. Пока войска победно двигались вперед, это не было так страшно. Движимый героизмом и самопожертвованием, фронт сохранял еще свои белые ризы…

По занятии Харькова я сдал своему заместителю должность начальника штаба и вступил в командование Белозерским полком. С чувством искренней симпатии расстался я и с генералом Витковским, и с чинами штаба. О совместной службе с ними у меня сохранились самые лучшие воспоминания, как о времени яркого горения души и аскетического служения Белому делу.

Впрочем, с моим уходом из штаба изменился лишь характер отношений: Белозерский полк продолжал оставаться в составе 3-й дивизии, и потому моя духовная и служебная связь с начальником дивизии и со штабом не прерывалась.

Через несколько дней после сдачи мною штаба была получена телеграмма о намерении генерала Деникина посетить Харьков. Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России впервые появлялся на территории, которая безоговорочно подчинялась ему. По случаю приезда генерала Деникина был устроен парад войскам. Это был наиболее блестящий, наиболее внушительный парад за все время существования Вооруженных Сил Юга России. Я был назначен командовать парадом.

К 10 часам утра на Соборную площадь стали стягиваться участвовавшие в параде части. С оркестрами, подтянутые, одетые во все лучшее и форменное. На правом фланге стали дроздовцы в своей красочной форме. Далее, загибая фронтом на Николаевскую площадь, выстроились белозерцы. Они имели стальные каски, захваченные в большевистских складах, и это однообразие головных уборов придавало полку воинственный и строевой вид. За Белозерским полком тянулись орудия дроздовской артиллерии и броневики. Еще дальше — Кубанская казачья дивизия в конном строю.

Все улицы, выходящие к району парада, были заполнены толпами народа. Окна громадного здания присутственных мест, выходящие на Соборную площадь, являли пеструю, яркую картину дамских лиц и костюмов. Настроение и войск, и зрителей было приподнятое, праздничное. Слава и популярность генерала Деникина были тогда в полном блеске.

Поезд главнокомандующего запоздал и прибыл только к 2 часам. Скоро со стороны Павловской площади показался ряд автомобилей.

Раздалась команда, войска взяли «на караул», и в воздухе понеслись торжественные звуки Преображенского марша.