Покоряя Эверест - Мэллори Джордж

Склон Трелапорте в хребте Шармо[114] привлек наше внимание по дороге к перевалу Коль-дю-Жеан. Я гадал, где именно Джозеф Поллинджер[115] вел свою группу в далеком 1899 году. Отмечалось, что, где бы ни проходил маршрут, Курц клял его как «один из самых камнеопасных». Но это суждение я нашел невероятным. Почему какое-либо отдельное место на этом чрезвычайно крутом склоне из твердого гранита должно подвергаться аномальной угрозе камнепада? Камни могли падать в день восхождения Поллинджера, но случались ли там осыпи постоянно или чаще, чем в сотне других мест, на маршрутах, освященных именами маститых и неизвестных альпинистов, где скалы гораздо более ломкие и крошащиеся? Мы договорились, что единственный способ разрешить эту дилемму – это пойти и проверить самим. «А почему бы и нет? – сказал я себе, поднимаясь по тропе. – Где еще отряд из двух мужчин может быть эффективнее, чем из трех, кроме как на крутом склоне скалы. И если у нас получится, то мы немного отыграемся».

Когда тот, кто несет фонарь, безвозвратно теряет равновесие, из-за чего фонарь разбивается о камень и гаснет, а сам упавший раздирает ладонь до уродливой раны – когда он раздражен парочкой таких маленьких злоключений, трудно поверить, что все идет хорошо. Соответственно, утро 2 августа, когда мы шли вдоль нижних склонов восточного гребня Шармо, было не вполне оптимистичным. Моя правая рука, хотя и сильно болела, все еще была в рабочем состоянии, но я сожалел, что неудачно содрал кусочек кожи с важного кончика пальца. Портер, в свойственной ему мягкой манере, уже критиковал мое лидерство (вероятно, справедливо). Предполагалось, что я буду лидером благодаря накопленному мной опыту, и я особенно стремился проложить удачный маршрут. Но наш маршрут был, очевидно, слишком высок. Мы столкнулись со сложными скалами и были вынуждены карабкаться по самому неприятному склону, когда могли бы почти что прогуливаться по простым уступам. Когда мы достигли ледника Трелапорте, он не подкинул нам трудностей, но было досадно осознать, что нам стоило сделать очевидную петлю всего в нескольких футах над ним, поднявшись по снежному кулуару с другой стороны. Раздражало и то, что склон был настолько крутым, что чуть выше по леднику приходилось вырубать ступени. Наконец около 5:40 утра мы уселись завтракать на каких-то скалах сразу под бергшрундом – не намного позже, чем я ожидал. Но когда мы снова отправились в путь, то чувствовали смутную неудовлетворенность этой экспедицией. Нам повезло, что бергшрунд оказался проходимым с правого края. Я вспомнил, что в этом же месте группа Дж. У. Янга столкнулась с трудностями при подъеме на Грепон[116]. Но в целом мы не ожидали сложностей в этой нижней части. Мы следовали по курсу к бросающейся в глаза Красной Башне[117]; тем же маршрутом к ней поднимались все предыдущие отряды, проходящие по этому склону. Я сам когда-то уже добирался до этого уровня и не запомнил серьезных препятствий. Однако вскоре мы обнаружили, что с немалым трудом прорубаем ступени над бергшрундом к скалам слева от нас – из-за трех глубоких выемок, края которых были крутыми и твердыми. От места, где мы завтракали, до этих скал мы добрались за пятьдесят минут. Я знал, что примерно отсюда нужно совершать траверс влево, но выбранная для этой цели плита[118] выглядела на редкость неприветливо. Я потратил двадцать минут, карабкаясь по отвесной стене, и, потерпев поражение, атаковал плиту ниже; шероховатость скал делала подъем здесь легче, чем казалось. Затем мы без колебаний двинулись дальше, слегка отклоняясь влево, пока не оказались на углу, где контрфорс примыкает к стене. От нескольких каминов справа нас отделял участок глубокого снега. Очевидным планом было бы сразу же взяться за эти камины, как рекомендовал Портер. Но на мое суждение повлияли смутные воспоминания. У меня возникло искушение произвести разведку в другом направлении, и там, к сожалению, я увидел стоящую на выступе большую приветственную пирамиду из камней[119]. Мной овладело упрямое убеждение, что нужно карабкаться вверх по стене, а не по каминам. Две слегка отчаянные, но тщетные попытки привели лишь к дальнейшей трате времени, и в итоге мы переключились на камины, оказавшиеся достаточно проходимыми. Камины привели нас к крупной нише, отличительной особенности этой горы, на уровне Красной Башни. Было уже 8:30 утра. Портер, который нес большую часть поклажи, был удивительно терпелив, подстраховывая заблудшего лидера. Но я был недоволен. В нашем восхождении не было искры азарта, и, хотя мои колебания и ошибки были простительны в силу объективной грозности препятствий, хотелось бы, чтобы предварительные этапы этой экспедиции прошли легко, словно по щелчку пальцев.

С достигнутой нами позиции наконец открывался широкий обзор. Этот склон Грепона представлял собой мрачные голые плиты в продолжение курса, по которому мы шли. Далеко справа, на другой стороне ниши, виднелись обращенные на юг скалы восточного гребня Шармо и наиболее заметная Эгюий-де-ла-Републик[120]. Зазубрина за этим элегантным шипом не привлекала нас в качестве пути для штурма Шармо. Задачей было добраться до места на гребне, где он принимает сравнительно горизонтальное положение выше этой ступени. Рельеф местности, что теперь находилась в пределах нашего обзора, приковывал наш взгляд к его главной особенности – кулуару, исток которого был скрыт от нас. Но сам кулуар спускался к нам, по-видимому, со стороны Шармо; в нижней же части его истинной правой стеной был Грепон. Его истинная левая стена была заметным ребром[121], высоким контрфорсом рассматриваемого гребня, и вела прямо к точке, которую мы хотели достичь над Эгюий-де-ла-Републик.

Таким образом, наша цель была совершенно ясна, и мы почти не сомневались, что и Поллинджер на ней побывал. Единственное сомнение, которое оставалось, заключалось в том, как и где взобраться на наше ребро. Его оконечность представляла собой неприступную красную стену примерно в сотне метров над нами. Лучшим обходным путем мог оказаться желоб, и, во всяком случае, он заслуживал осмотра. На обсуждение плана ушло всего лишь несколько минут, и мы снова двинулись вверх по гладким, но разбитым плитам. Когда мы приблизились к желобу, стало очевидно, что его нынешнее состояние – если не его обычная природа – довольно отталкивающее. У нас не было ни малейшего желания – без крайней необходимости – бороться с мощным потоком щебня в ровной открытой выемке и подниматься туда, где все скатится вниз по склону, как только мы туда ступим. Удобный траверс вел обратно – направо от красной стены над нами. И мы остановились на двадцать минут, чтобы перекусить черносливом и выкурить трубку. Следующие двести футов не содержали препятствий высшей сложности, но снег на наклонных уступах и угол этого наклона не располагали к вольностям. Это был требовательный участок маршрута, и, достигнув узкого гребня нашего ребра над первым серьезным препятствием, мы обнаружили, что уже 10:30 утра.

Возможно, бесполезно анализировать те быстрые смены настроения или ощущений, свойственных обычному опыту альпинистов. Для нас все может измениться в любой момент – из-за некоего инцидента в нашем приключении, из-за смены обстоятельств нашего продвижения или из-за простой передышки, когда мы собираемся вместе и анализируем наше положение.

Мы всего лишь остановились и посмотрели наверх, и я тут же осознал, что весь облик вещей, по крайней мере для меня, полностью переменился. По выражению лица Портера я понял, что для него все тоже изменилось. Его улыбка была слишком радостной, чтобы являться мрачной усмешкой, но и слишком серьезной для выражения простого веселья. Полагаю, что, глядя на свирепые скалы, мы чувствовали то же, что и охотник, увидевший своего тигра. Я имею в виду охотника-оптимиста, ведь мы, конечно, тоже ликовали. И все же у нас было не так уж много поводов для радости. За четыре часа мы прошли около 1 500 футов[122] от бергшрунда. Мы подсчитали, что до вершины нужно преодолеть еще примерно столько же, и все же впереди нас ждали большие трудности.