Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей - Джастин Коуэн

Во время первоначального просмотра документов в маленькой комнате напротив госпитального музея я обратила внимание, что Лена не упомянула имени отца в формуляре о приеме, но анонимно назвала его «странствующим коммерсантом». Когда Вэл вернулась к нам, я с любопытством спросила ее, не был ли он коммивояжером. В моем собственном образе мыслей сложилось чисто американское представление об этом ремесле: заурядный мужчина в дешевом костюме, который стучится в двери и продает энциклопедии или пылесосы. Возможно, я бы могла проследить личность моего деда, изучая компании, которые нанимали коммивояжеров в этом регионе. Но Вэл мягко отговорила меня от этой идеи вместе с моими надеждами на большее. Среди тех, кто обращался с прошениями в госпиталь для брошенных детей, часто встречались заявления, что предполагаемые отцы были путешественниками, проезжавшими через городок, ради сокрытия их подлинной личности.

Еще один намек содержался в показаниях Лены.

Брат – мой ближайший родственник… Я обращалась к нему с просьбой принять меня и ребенка, на что он ответил, что не может потерпеть ребенка, но может оказать мне некоторое содействие… Я обращаюсь к вам с этим прошением в уверенности, что если вы милосердно заберете моего ребенка, то я смогу работать и надеяться, что однажды мои обстоятельства позволят вернуть обратно этого малыша. Трагическая часть состоит в том, что я не знаю его отца, то есть многого о нем, так как наша встреча была случайной и незнакомец не назвал мне ни своего имени, ни адреса. Увы, только сейчас я осознала свою глупость! Верю, что вы можете понять и помочь мне избежать самой ужасной судьбы.

Мое внимание привлекло то обстоятельство, что Лена перечеркнула слово «незнакомец». Возможно, она испытывала моментальную нерешительность, так как «странствующий коммерсант» на самом деле был ее знакомым – скажем, женатым любовником. Но в ее письмах не было ничего о личности этого человека.

Когда я получила архив, он представлял собой мешанину отдельных документов без особого порядка, и после возвращения из Лондона я потратила почти две недели на разбор содержимого и тщательное составление каталога. Годы работы публичным адвокатом, готовившимся к суду без помощи команды ассистентов, отточили мое организационное мастерство. Подойдя к задаче, как к любому судебному делу, я кропотливо упорядочила документы, пользуясь наклейками с цветной кодировкой. Хронологически следующее письмо было печатным ответом Лене из госпиталя, датированным 7 января 1932 года.

Уважаемая мадам!

Я получил формуляр с вашим обращением, но с сожалением довожу до вашего сведения, что ваше дело не может быть рассмотрено, пока вы не окажетесь в состоянии сообщить мне имя человека, которого вы полагаете отцом вашего ребенка, адрес его проживания или работы, когда вы были знакомы с ним, и какое-либо подтверждение вашей истории.

Искренне ваш,

секретарь

Когда я читала машинописный ответ, с его отрешенной интонацией и видимым безразличием к бедственному положению матери, я представляла Лену, сидевшую на кровати в Далвичском госпитале, одинокую и почти наверняка испуганную. Возможно, она читала этот обескураживающий ответ, когда прижимала к груди ребенка, которому предстояло стать моей матерью. Но следующее письмо в моей хронологически упорядоченной папке дало мне косвенное представление о характере Лены. Через три дня она попробовала еще раз.

Уважаемый сэр!

Спасибо за ваше письмо, отправленное во вторник. Я отметила, что в текущих обстоятельствах вы не можете принять мое прошение.

Если бы вы любезно предоставили разрешение на беседу с вами, то я бы смогла дать лучшее и более полное описание подробностей моего дела. Уверена, что вы не откажете мне в этом. В ожидании вашего ответа.

С уважением,

искренне ваша, Лена Уэстон

Ее настойчивость окупилась, и 25 января она получила следующий ответ:

Уважаемая мадам!

В ответ на вашу просьбу предлагаю вам прибыть в офис администрации завтра (во вторник) в 15.30 для беседы с представителями приемного комитета.

Пожалуйста, не приносите с собой ребенка.

Искренне ваш,

секретарь

«Пожалуйста, не приносите с собой ребенка». Заключительная строка сама по себе многое говорила о том, какого рода «беседа» ожидала Лену в присутствии управляющих, от которых зависело окончательное решение о приеме ее ребенка. Эти люди, имевшие полномочия управлять госпиталем для брошенных младенцев и определять судьбу матерей и детей, которые приезжали к ним, не стали бы умиляться при виде румяного младенца. Поскольку они решали, какие дети могут быть приняты, то выносили суждение исключительно в присутствии матерей.

По первоначальному замыслу, приемная комиссия состояла из богатых и влиятельных людей, многие из которых принадлежали к аристократии. В их рядах бросалось в глаза отсутствие женщин – хотя, как я впоследствии узнала, женщины сыграли ключевую роль в основании госпиталя. Сначала предполагалось обеспечить им формальное участие в управлении учреждением, но в конце концов эти планы были отвергнуты, так как женщины, «согласно обычаю, не могли принимать участия в управлении общественными делами»[15]. Только мужчины решали судьбу тысяч женщин и их детей. Они не только определяли кандидатов для приема, но и устанавливали нормы их воспитания и образования, даже методы наказания. Прошло почти двести лет, прежде чем первая женщина заняла место в их рядах.

Я была не понаслышке знакома с таким неравенством, так как провела большую часть своей карьеры адвокатом на американском Юге, выступая на громких процессах, часто в небольших сельскохозяйственных городах. Для успешной работы я должна была хорошо ориентироваться в мире, где господствовали мужчины. Федеральный судья, обращавшийся только к адвокатам мужского пола во время закрытых слушаний. Бывший генеральный прокурор, который обращался ко мне только через свою секретаршу. Адвокат противоположной стороны, говоривший о моей «чрезмерной резкости» в действиях по защите моего клиента (черта, которой обычно восхищаются у адвокатов-мужчин). Но эти мужчины и их недооценка моих навыков вдохновляли меня на более целеустремленную защиту, большую прямоту и желание пользоваться любой возможностью для сомнения в нормах, которые я считала устаревшими и несправедливыми.

Эта черта характера часто доставляла мне неприятности.

Мне было семь лет, когда я впервые бросила вызов мужчине, притом в шесть раз старше меня. Мистер Накамото был родителем, который делил обязанности карпулинга[16] с моей матерью, отвозя меня и свою дочь на уроки игры на скрипке