Первые бои добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков
В этот же день или на следующий, точно не помню, под вечер пришел приказ отходить. Есть картинки, которые так запоминаются на всю жизнь, что, несмотря на много прошедших лет, их можно вытянуть из памяти, как цветную фотографию, и посмотреть. Так вот вижу, как из боковой улицы вылетают наши передки, впереди них взрыв гранаты, и среди дыма вижу этакого дракона: две оскаленные лошадиные морды взвившихся на дыбы лошадей и среди них совершенно белое каменное лицо поручика Эддиса. К счастью, все обошлось благополучно. Вот мы выходим из поселка. Сразу против нас по дороге верстах в двух хуторок, откуда строчит стоящий на открытой позиции пулемет по нашей жидкой наступающей цепи. Справа через долину, с бугров бьет батарея красных, тоже стоящая на открытой позиции во фланг нашей цепи. Наши штабс-капитаны, наводчики, нагибаются около своих орудий, и третья граната наша рвется между орудий красных и видны человечки, разбегающиеся по снегу во все стороны, на том месте, где стоял пулемет, виден столб дыма разрыва гранаты.
Мимо нас на коне проскакивает полковник Кутепов: «Никого не сажать на передки! Артиллеристы, помните – орудия ваше знамя. Орудия завязнут – и вы с ними останетесь…» На полдороге к хуторку на обочине дороги сидят двое: у одного только что перевязана голова и шея и на бинте видна кровь, у другого бессильная рука засунута за борт полушубка, и он ее поддерживает другой рукой. Я знаю, что за нами нет ни одной подводы. Кошусь на Семенова, но он старательно рассматривает нашу цепь, входящую в хуторок. Кричу: «Подсадить на передок, номерам поддерживать в случае надобности!» Пусть буду я отвечать за неисполнение приказа.
Проходим хуторок, уже ночь, а мы все идем и идем, кажется, уже очень давно, ноги скользят по снегу, все сильнее сказывается усталость. Но вот остановка. Прохожу вперед, вижу, что дорога уперлась в речку, она небольшая, даже в темноте виден противоположный берег. Там, где дорога ныряет в речку, – синеватый ледок, справа и слева лед покрыт снегом, значит, здесь кто-то проезжал и переезд замерз не так давно. «Нужно пробить лед на переезде, иначе лошади порежут себе ноги, и нам конец». Я оглядываюсь, но номеров не видно, надо полагать – отстали. «Мы должны показывать пример, – говорит Семенов, – берите кирку и давайте пробьем лед». Берем по кирке, и я иду с правой стороны по заснеженному льду, рассчитывая, что там он должен быть толще, так как разбиваемый нами лед всего в два пальца толщиной. Мы прошли уже три четверти речки, когда произошло нечто неожиданное: по-видимому, от одновременного удара кирками лед лопнул, и мы оказались оба в воде почти что по пояс. «Ну что ж, – говорит Семенов, – теперь уж все равно, пойдем дальше». Через несколько шагов мы вышли на берег. «Трогай, но только осторожно». И орудия благополучно переходят через речку. Снять сапоги, чтобы вылить воду, – нельзя, потому что их потом не наденешь, ну, значит, надо идти так. Идем дальше, ноги постепенно теряют чувствительность, но раз они идут, значит, они есть.
Наконец впереди что-то показывается – это армянское селение Самбек. Мы с Семеновым входим в один дом, там большая русская печь уже топится, одной стороной она выходит на кухню, другой в комнату, там нам стелят полость, дают чем-то покрыться, и мы начинаем раздеваться, чтобы дать нашу одежду хозяевам просушить. Входит доброволец в коротком полушубке, правый рукав которого разорван около плеча, и тяжело опускается на стул. «Быть может, сможете меня перевязать?» К нему подходят двое: «Давайте снимем полушубок». – «Да нет, разрежьте рукав». – «Другого можете не получить…» – «Все равно режьте». Разрезают рукав, и я вижу кровавый комок, где смешались обрывки гимнастерки, рубашки и шерсти полушубка.
«Когда вы ранены?» – «Вчера, при наступлении на хуторок, осколком гранаты». – «И всю ночь шли?» – «Шел…»
Этому бедняге пришлось значительно хуже, чем нам, так что нам жаловаться нечего.
Чем-то укрываюсь и засыпаю моментально. Последнее, что слышу: «Четыре часа отдыха – и двигаемся дальше». Кажется, только что заснул, а уже будят, через полчаса выступать. Мы одеваемся в нашу высушенную одежду, но я с удивлением смотрю на полы моей длинной кавалерийской шинели из верблюжьего сукна – они все в дырах. Кто-то мне объясняет: в речке шинель ваша намокла, потом обледенела, при ходьбе лед ломался вместе с сукном. Хозяева приносят нам в глиняных мисках горячего борща, начинаю глотать его и с каждым глотком чувствую, как вливается какой-то жизненный эликсир, силы восстанавливаются, и я готов хоть снова начать вчерашний ночной переход. Выходим из Самбека, идти днем и по хорошей дороге – это удовольствие по сравнению со вчерашним.
«А чем же объяснить, – спрашиваю я, – что нас, кажется, красные и не преследовали?»
Лица моих спутников нахмуриваются. «Наша гвардейская рота добровольно предложила прикрыть наше отступление, и вот видите, ни одного из них здесь нет…»
Начинаем вспоминать знакомых из этой роты и приходим к общему выводу, что ни один из них не отступит и ни один не сдастся живым в руки большевикам и, значит, Гвардейская рота перестала существовать. По возвращении из Ледяного похода были опрошены жители Матвеева Кургана, показавшие, что гвардейцы дрались до последнего и никого из них в живых не осталось.
Подходим к станции Морская, и уже на околице ее меня встречает мой командир взвода есаул Каменев, он сильно взволнован. «О вас я уже все знаю – можете не докладывать. Вот вам пакет, который я приготовил, его нужно
