Илья Толстой - Мои воспоминания

   По вечерам мама заставляла нас молиться и поминать всех нам близких людей, "папа, мама, братьев, сестер и всех православных христиан", и накануне праздников приезжали к нам священники и служили всенощную. Во время масленицы ели блины, а потом подавались капуста, жаренные на пахучем постном масле картошки, и чай и кофе пили с миндальным молоком.

   На страстной красили яйца и ночью, под светло Христово воскресение ездили в церковь.

   Это бывало очень торжественно и весело. Большей частью пасха приходилась вовремя весенней распутицы.

   Иногда, когда пасха бывала ранняя, ездили на санях-- розвальнях. Снег уже наполовину растаял. Дорога, покрытая коричневым лошадиным навозом, выпятилась бугром. Местами проложен свежий следок сбоку дороги. Кое-где снег уже слинял, и полозья тащатся по грязи. В низинах стоит вода и бегут ручьи. У лошадей круто и коротко подвязаны хвосты. Темно, и от бессонной ночи пробирает дрожь.

   У церкви видны огоньки, и вокруг стоят пустые подводы. На паперти стоят нищие и слепые.

   62

   Пробираемся сквозь толпу вперед к левой стороне церкви. На клиросе уже стоит сосед Александр Николаевич Бибиков с сыном Николенькой. Мужики в поддевках на чистых холщовых рубахах, с причесанными и примазанными волосами, бабы и девки в красивых цветных платках, с бусами на шее. Пахнет воском, ладаном и дубленым полушубком. Служба торжественная. То и дело передаются к иконостасу свечи. Задний человек постукивает переднего тоненькой копеечной свечою по плечу: "Николаю-угоднику". Этот берет свечу и также постукивает его по плечу следующего и т. д., пока наконец свеча не доходит до иконостаса и не кладется на горящий уже десятками свечей и сплошь залитый воском подсвечник перед иконой.

   -- "Божьей матери", "спасителю", "чудотворцу"...

   Подходит двенадцать часов. У всех в руках зажженные свечки. Начинается шествие вокруг церкви мимо старых заросших могил. Перед входом в церковь священник гнусавым голосом провозглашает: "Христос воскресе", толпа опять втискивается в церковь, и начинается долгое, утомительное служение. Наконец служба кончена, идем к священнику христосоваться, христосуемся между собой и с некоторыми мужиками и бабами и, счастливые, едем домой.

   Уже рассвело. Лошади бегут домой веселее, вода и ручьи уже не страшны, и настроение такое радостное и торжественное, что забыты и усталость и сон, и только боимся, как бы мама не хватилась и не послала нас слишком скоро спать.

   А сколько впереди радости! Разговляться, катать яйца, христосоваться со всеми своими и целую неделю не учиться.

   Понятие о боге у меня всегда было очень смутное и путаное. Конечно, он прежде всего старый, с длинной, белой бородой, и очень сердитый. Я никогда не мог ему простить, как строго он обошелся с Адамом и Евой. За то, что они съели пополам одно яблочко с какого-то особенного дерева познания добра и зла, он выгнал их из рая и велел вечно страдать и работать в "поте лица". По-моему, это было слишком жестоко. Потом потоп, когда он всех людей, кроме Ноя, утопил. Потом, как он велел Аврааму убить своего единственного сына. Хорошо, что

   63

   он вовремя показал ему на агнца в кустах, а то бы это было ужасно.

   Я тоже не мог никогда понять, почему бог так любил Соломона, который наделал столько гадостей и имел бесчисленное множество жен, жалко мне было и жены Лота, и бедной рабыни Агари, которая родила Аврааму прекрасного сына и которую он потом прогнал и сменил на старуху Сарру.

   И чем больше я узнавал Священное писание, тем непонятнее оно для меня становилось.

   Сначала я старался верить и понимать, задавал разные вопросы мама, потом батюшке, который приезжал к нам давать уроки, но объяснения их меня не удовлетворяли, и я все больше и больше запутывался.

   Когда я наконец дошел до катехизиса Филарета и до церковного служения, я уже запутался окончательно.

   "Вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых". Такие вещи я уже не старался понимать и только с тоской заучивал их наизусть. Не понимал я и "Символ веры", и "Св. троицу", и почему я должен думать, что это вино и просфора обращаются в тело Христово, и почему я должен непременно это тело есть и кровь пить,-- одним словом, в этом отношении у меня в голове стояла путаница безнадежная, и я только потому старался в эту путаницу верить, что в нее верили папа, мама, тетушка, няня, Николай-повар и вообще все.

   Об Иисусе Христе у меня тоже были смутные впечатления. Он, сын старого бога, родился, и бог сделал с ним то, что чуть-чуть не сделал Авраам со своим сыном, -- он пожертвовал его за грехи нас, людей. Опять та же жестокость и бессердечность бога, которую я не мог понять.

   И зачем нужна была эта жертва любимого сына? Неужели бог, который все может, не мог устроить как-нибудь иначе? Очень важно было то, что Христос крестился у Иоанна Крестителя, еще важнее были его чудеса, а главное, конечно, было его воскресение, когда он восстал из гроба и опять поднялся на небо.

   Чему Христос учил -- это не важно. Он ведь был сыном бога, и у него со своим отцом были свои отношения-- вроде того, как у нас с папа. Никто не смеет относиться к папа так, как мы, его дети. Христос относился к богу, как к отцу, а мы так относиться к богу

   64

   не смеем. Нас он накажет и после смерти пошлет в ад, где живут одни черти, и заставит нас лизать раскаленные сковородки и ходить по красным углям.

   Тут мое детское воображение непременно переносило меня в кухню, где у плиты висели огромные черные сковороды, и я вспоминал, как Николай-повар доставал из-под плиты горящий уголек, подбрасывал его в руке несколько раз и от него закуривал свою самокрученую цигарку. Меня всегда поражало, как он мог это делать не обжигая рук, и меня это немножко утешало,-- стало быть, угли не так уже страшны, но лизать сковороды -- это, должно быть, ужасно!

ГЛАВА VII

Учение. Детские игры. Архитектор виноват. Прохор. Анковский пирог

   Понятно, что будучи сам воспитан в традициях старинного барства, отец пожелал и своим детям дать настоящее "барское" воспитание. Надо дать им знание иаивозможно большего количества языков, надо дать им хорошие манеры, и надо, насколько возможно, охранить детей от всякого внешнего постороннего влияния. Современные гимназии никуда не годятся, поэтому надо учить детей дома и дома же довести их до университета.

   Такова была воспитательная программа отца, которую он и провел с братом Сережей и сестрой Таней до конца, а со мной, к сожалению, лишь до пятого класса гимназии.