Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых
Сего 11/22 сентября, 1796 г.
Граф Марков говорил мне, что Государыня была в такой степени огорчена поведением короля, что у нее после второй записки появились те признаки апоплексического удара.
На следующий день был праздник. Был устроен парадный бал в белой галерее. Шведский король появился печальный и смущенный. Государыня была очень сдержанной, говорила с ним со всем возможным благородством и непринужденностью. Великий Князь Павел был взбешен и бросал уничтожающие взгляды на короля, уехавшего несколько дней спустя.
Великий Князь Александр дал бал. Все приехали в трауре по португальской королеве. Государыня тоже присутствовала на празднестве; она была в черном, что я в первый раз видела. Она носила всегда полутраур, кроме совершенно исключительных случаев. Ее Величество села рядом со мной; она показалась мне бледной и опустившейся, мое сердце было наполнено чрезмерной тревогой.
— Не находите ли вы, — сказала она мне, — что этот бал похож не столько на праздник, как на немецкие похороны? Черные платья и белые перчатки производят на меня такое впечатление.
В бальном зале было два ряда окон, выходивших на набережную. Мы сидели около; взошла луна. Государыня заметила это и сказала мне:
— Луна очень красива сегодня, и стоит на нее посмотреть в телескоп Гершеля. Я обещала шведскому королю показать ее, когда он вернется.
Ее Величество напомнила мне по этому случаю ответ Кулибина. Это был крестьянин с бородой, самоучка, которого приняли в Академию за его выдающиеся способности и очень остроумные машины, изобретенные им. Когда английский король прислал Государыне телескоп Гершеля, она велела принести его из Академии в Царское Село Кулибину и одному немцу-профессору. Его поставили в салоне и стали смотреть на луну. Я стояла за креслом Ее Величества, когда она спросила профессора, открыл ли он что-нибудь новое с помощью этого телескопа.
— Нет никакого сомнения, — отвечал он, — что луна обитаема; там видны долины, леса и постройки.
Государыня слушала его с невозмутимой серьезностью, и когда он отошел, она подозвала Кулибина и тихо спросила:
— Ну а ты, Кулибин, видел что-нибудь?
— Я, Ваше Величество, не настолько учен, как господин профессор, и ничего подобного не видал.
Государыня с удовольствием вспоминала этот ответ.
Подали ужин. Ее Величество никогда не ужинала и, прогуливаясь по апартаментам, встала за нашими стульями. Я сидела рядом с Толстой. Последняя, кончив есть, подала, не оборачиваясь, свою тарелку. Она была очень удивлена, увидев, что тарелка была взята самой прекрасной в мире рукой с великолепным солитером. Она вскрикнула, узнав Государыню, сказавшую ей:
— Вы что же, боитесь меня?
— Нет, я очень сконфужена. Ваше Величество, — отвечала графиня, — что предоставила вам взять тарелку.
— Я пришла посмотреть на вас, mesdames[34], — сказала Государыня.
Потом она шутила с нами насчет пудры, падавшей с наших шиньонов на плечи, и рассказала нам, что граф Матушкин, очень смешная личность, пудрил себе спину по возвращении из Парижа, утверждая, что эта мода распространена среди самого элегантного общества Франции.
— Я вас покидаю, мои красавицы, — сказала Государыня, — я очень устала.
Она ушла, положив мне на плечо руку, которую я поцеловала в последний раз с непреодолимым чувством печали и тревоги. Я проводила ее глазами до двери, и когда я перестала ее видеть, мое сердце так сильно забилось, как будто оно хотело вырваться из груди. Я вернулась домой и не могла спать. На другой день, рано утром, я отправилась к матери и расплакалась, рассказывая все то, что я заметила относительно здоровья Государыни. Мать пыталась меня успокоить, но напрасно: я казалась присужденной к пытке и ожидала своего смертного приговора.
Бывают в жизни предчувствия более сильные, чем рассудок. Все говорит нам, что их надо выбросить из головы, не думать о них, но мы все-таки тревожимся и оказываемся недостаточно сильными, чтобы победить их. В печалях и скорбях, посылаемых нам Богом в виде испытания, покорность является единственным прибежищем. Стремление получить его занимает душу и оправдывает ее скорбь. Но предчувствие, тревога — результат нашей слабости, раздражаемой внутренним движением, чуждым нам. Оно преследует нас, как тень, пугает и постоянно стоит перед глазами.
Прошло немного дней после этого. Я завтракала в десять часов утра у матери, как вошел придворный лакей, служивший у моего дяди, и попросил у матери позволения разбудить его. «Около часа тому назад с Государыней сделался удар», — сказал он нам. Я ужасно закричала и побежала к мужу, бывшему внизу в своем помещении. С большим трудом я сошла по лестнице, все дрожало во мне, и я едва могла идти.
Войдя к мужу, пришлось сделать над собою усилие, чтобы произнести эти страшные слова: Государыня умирает! Муж остолбенел. Он сейчас же спросил одеваться и отправился во дворец. Я не могла ни плакать, ни говорить и еще меньше думать. Тарсуков, племянник первой камер-фрау Государыни, подошел ко мне и сказал по-русски:
— Все кончилось: и она, и наше счастье!
Приехали граф и графиня Толстые; жена осталась со мной, а граф вместе с мужем поехал во дворец. Мы провели до трех часов утра самое тяжелое время в моей жизни. Через каждые два часа муж посылал мне небольшую записку. Одну минуту надежда оживила сердца, блеснув среди мрака; но это было недолго и сделало еще более тягостным уверенность в несчастий. Государыня пролежала без памяти тридцать шесть часов. Ее тело еще жило, но сознание умерло: в мозгу прервалась жила. Жизнь окончательно покинула ее шестого ноября.
Я приведу здесь подробности о ее последних днях и событиях, происходивших во дворце в первые минуты после ее смерти. Я получила их от той же особы, слова которой я цитировала раньше.
Горе, причиненное Государыне неудачей ее проекта брака со шведским королем, подействовало на нее очень заметно для всех, окружавших ее. Она переменила свой образ жизни, появлялась только в воскресенье за церковной службой и обедом и очень редко приглашала лиц из своего общества в бриллиантовую комнату или в Эрмитаж. Почти все вечера проводила она в спальне, куда допускались лица, только пользовавшиеся ее особенной дружбой. Великий Князь Александр и его супруга, обыкновенно каждый вечер бывавшие у Императрицы, теперь видели ее только раз или два в неделю, кроме воскресений. Они часто получали распоряжение остаться у себя дома, или же она предлагала им поехать в городской театр послушать новую итальянскую оперу в воскресенье, 2-го ноября[35]. Государыня в последний раз появилась в публике. Говорили, что они простилась со своими подданными. После юга, как печальное событие совершилось, все были поражены тем впечатлением, какое она произвела в тот день. Хотя обыкновенно по воскресеньям публика собиралась в зале кавалергардов, и двор — в дежурной комнате. Государыня редко проходила через ту залу. Чаще всего она направлялась из дежурной комнаты через столовую прямо в церковь, а туда посылала Великого Князя Павла или, когда последнего не было. Великого Князя Александра, обедню же стояла на антресолях во внутреннем помещении, откуда выходило окно в алтарь.
