Питер Акройд - Чосер
Хотя сомневаться в искренности чувств поэта тут не приходится, но сочинялось стихотворение и в качестве дани общепринятым взглядам (а возможно, и с желанием придать респектабельности своей персоне в глазах общества), и как попытка набрать лишних очков во внутренних своих борениях за спасение души. Он составил также и жизнеописание святой Цецилии, позднее использовав его в “Кентерберийских рассказах” в “Рассказе Второй монахини”, однако рассказ этот не столько полон набожности, сколько изобилует сверхъестественным, что сближает его со старинными “gestes”, “песнями о деяниях”.
В “Кентерберийских рассказах” набожность Чосера проявилась по-другому. Широко известно, что оканчиваются они “Рассказом Священника”, своего рода покаянной проповедью с финальным отречением Чосера от всего вышесказанного. Он порицает свои “греховные” создания, к которым причисляет многие из “Кентерберийских рассказов”, а также “Троила и Хризеиду”, и рекомендует читателю лишь литературу, “согласную с учением веры нашей”. В этом можно усмотреть обычное для средневекового автора настроение раскаяния на пороге смерти, но можно разглядеть и выражение искренней веры. Значительная часть текста “Кентерберийских рассказов” откровенно христианская по духу и теме, а в своеобразном словесном состязании паломников участвуют и протагонисты-клирики. Но именно здесь и возникает вопрос о “лоллардовских” мотивах, так как в “Кентерберийских рассказах” представители Церкви изображены в красках, открыто или подспудно сатирических. Настоятельница глупа и склонна к сибаритству, пристав церковного суда – нелеп и вороват, продавец индульгенций – изнежен и лицемерен, монах – суетен и жаден, а кармелит, по словам Чосера, – “гуляка и распутник”. Один священник вызывает у Чосера одобрение, и его же, что знаменательно, трактирщик подозревает в симпатиях к “лоллардам”! По-видимому, Чосер намекает здесь на то, что если и впрямь мы желаем повсеместного восстановления благодатной чистоты веры, то к идеям религиозного реформаторства следует отнестись со всей серьезностью. Конечно, заявить так прямо он бы не мог – по самой природе его и складу характера ему было чуждо выражение личных мнений. В отличие от своего современника Уильяма Ленгленда он никогда не позволял себе страстных обличений. Но общий тон его произведения ясен – он солидаризируется с теми из своих коллег-придворных, кто считал необходимым полное обновление церковной практики. Что, однако, не делает Чосера лоллардом или последователем Уиклифа. У нас нет доказательств того, что он стремился сокрушить устои Церкви или подвергал сомнению ее обряды. Лолларды, к слову сказать, считали бессмыслицей любые паломничества, и в особенности паломничества к месту упокоения святого, презрительно именовавшегося ими Фомой Кентердурийским; делать сюжетом своего произведения именно такое паломничество единомышленник лоллардов вряд ли бы стал. Но взгляды наиболее просвещенных людей своего времени Чосер, похоже, все-таки разделял.
Восшествие на престол нового короля карьеру Чосера как дипломата фактически не затронуло. Весной 1378-го, например, он был послан в Ломбардию “lexploit de notre querre” (в связи с ходом нашей военной кампании). Имеется в виду война с Францией, вспыхнувшая после смерти Эдуарда в результате набегов французов на порты Ла-Манша. Ответные действия Англии, начавшиеся в год Чосерова посольства, оказались неубедительными и ко времени его отправки в Ломбардию были отражены. В Ломбардию Чосер ехал в поисках союзников. Его сопровождала свита из шести чиновников, а также телохранители. У главного переговорщика сэра Эдварда де Беркли свитских было вдвое больше. Темой переговоров должна была стать военная и денежная помощь. Ходатайствовали в основном перед Барнабо Висконти, герцогом Миланским, и английским командующим наемников сэром Джоном Хоквудом. Так как миссия предполагалась длительной и должна была занять месяцев пять, Чосер поручил свои таможенные дела заместителю, а своего друга поэта Джона Гауэра попросил защищать его в судейских тяжбах. Кажется, уже в этот ранний период перед ним маячила перспектива судебного преследования за “raptus”, то есть изнасилование некой Сесилии Чампейн. Можно только предполагать, какие тревоги терзали тогда сердце Чосера.
Однако репутация его тогда, видимо, не очень пострадала, если его сочли достойным вести переговоры с человеком, общепризнанным как самый отъявленный тиран. Такую его характеристику подтверждает и сам Чосер, в “Рассказе Монаха” он так отзывается о Висконти:
Милана славный государь,Варнава Висконти, бог разгула без препонИ бич страны![8]
“В Легенде о Добрых женах” он обращает просьбу к богу любви не судить подданного его, Джеффри Чосера, слишком строго и быть к нему милостивым. Не таким, как бессердечные ломбардские тираны.
Итак, Милан виделся Чосеру тигриным логовом. Наемник сэр Джон Хоквуд являлся зятем Висконти, и сила правителей этой столицы Северной Италии дополнялась жестокостью и склонностью к насилию. Со всем этим и предполагалось как-то управиться Чосеру на переговорах.
В Италии миссию ожидало и еще одно серьезное дело. Двадцать седьмого марта 1378 года, за два месяца до отбытия туда Чосера, скончался папа Григорий XI. Под угрозой народных волнений кардинальский конклав избрал преемником папского престола Урбана VI: пресытившись навязанным владычеством авиньонских пап, римская толпа требовала в папы римлянина или хотя бы итальянца. Конклав, собравшийся, как думали, втайне, принял свое решение, из страха перед толпой, громившей Ватикан, но яростное желание не всегда гарантирует благоприятный исход, в чем Чосер мог убедиться и на личном примере. Ко времени прибытия Чосера в Милан понтификат Урбана VI уже проявил свой губительный характер. Поговаривали, что внезапное возвышение повредило рассудок папы: он ополчался на кардиналов, донимал их, а однажды его пришлось держать, чтоб он не набросился на князя Церкви с кулаками. Прибывших в Рим, чтобы выразить ему почтение, епископов он ругательски ругал за оставленную ими без попечения паству. Принесенные в дар Святому Престолу деньги, он с негодованием швырял своему казначею, крича: “Забери себе и подавись ими!” Так мог бы вести себя на престоле святого Петра какой-нибудь лоллард. В августе того же года, когда Чосер еще находился в Милане, кардиналы бежали из Рима и в относительной безопасности Неаполитанского королевства, публично объявив решение свое недействительным, выбрали папой Климента VII. Начался великий раскол, имевший серьезные последствия для политической и религиозной жизни Европы, осложнивший историческую ситуацию на целые сорок пять лет.
В этот период полной нестабильности Чосер находился в самом центре событий. Избрание двух пап, имевших разное подданство, угрожало межгосударственным отношениям всех стран Европы. Казалось бы, миланский герцог Висконти должен был поддержать папу Урбана, но в век междоусобиц и хитроумных интриг за чью-либо верность или преданность ручаться трудно. Многое зависело также и от позиции сэра Джона Хоквуда, командовавшего значительной армией наемников, – его решение способно было изменить расклад сил и тем самым повлиять на ситуацию. Нам неизвестно, как повел себя в данной истории Чосер, но надо думать, он в полной мере проявил здесь присущие ему дипломатическое мастерство и юмор.
Переговорам о войне и мире, имевшим место в Милане, сопутствовали и другие, касавшиеся материи еще более тонкой. Новокоронованному Ричарду II требовалась достойная и подходящая супруга. Родилась идея женить его на дочери Барнабо Висконти, Катерине. Такой союз сулил английскому королю и денежные выгоды, и получение военной поддержки. Факт явной успешности переговоров доказывает возвращение Чосера в Англию осенью того же года. Вместе с ним в страну прибыли два миланских посланника, привезшие как предложение брака, так и богатое приданое.
Милан обладал и другими сокровищами, которые можно было вывезти оттуда. В обширном дворцовом покое, где Чосер должен был впервые встретиться с Висконти, происходившее освещали своим особым светом фрески Джотто. Крестным сына Висконти был Петрарка, а двор Барнабо славился по всей Италии присутствием там литературных величин первого ряда. Сравниться с ним мог только двор брата Барнабо, Галеаццо Висконти, правившего в Павии и покровительствовавшего Петрарке. Как и многие тираны, эти братья в характере своем сочетали жестокость и любовь к прекрасному. В особенности справедливо это по отношению к Барнабо Висконти, чья библиотека, по общему мнению, была самой крупной в стране. Она включала в себя четыре с лишним сотни томов – настоящая сокровищница итальянской литературы, содержавшая наряду с произведениями Петрарки и Боккаччо, и дантовскую “Божественную комедию”. Уже не раз отмечалось, что неоспоримые следы влияния Боккаччо в творчестве Чосера обнаруживаются лишь после пребывания поэта в Милане. Начиная с этого времени собственные произведения Чосера пропитываются духом Боккаччо. Конечно, у Чосера была возможность ознакомиться с рукописями Боккаччо еще будучи в Милане, но, учитывая занятость его дипломатическими делами, вряд ли стоит предполагать наличие у него времени для сколько-нибудь сосредоточенного и длительного их изучения. Более вероятно, что Висконти в награду за отличное выполнение Чосером его дипломатического задания, а также обязанностей свата подарил ему несколько рукописей. “Рассказ Рыцаря” местами является точным переводом боккаччиевского оригинала – “Тезенды”. Сходство настолько явно, а прямые заимствования из Боккаччо настолько часты, что воспроизведенными по памяти быть не могли. Чосер должен был иметь перед глазами тексты Боккаччо и прорабатывать их – строку за строкой, стих за стихом. Так как добыть итальянские рукописи в Лондоне и даже в Париже он бы не смог, остается предположить, что поэт вез их через Европу как дар Барнабо Висконти. Так итальянский диктатор изменил процесс развития английской литературы.
