Питер Акройд - Чосер
По его собственным словам, у Чосера был “ларь” для хранения некоторых из его книг. Книги тогда так ценились, что в библиотеках их к полкам прикрепляли цепями, а для чтения брали только под существенный залог. Но Чосера мы можем представить и в счастливом положении клерка из “Рассказа Мельника”:
Он полки примостил у изголовья,И там, расставленные им с любовью,В ряду с деяньями святых отцовСтояли книги древних мудрецов[7].
Парадокс, конечно, заключался в том, что рукописи собственных произведений Чосера были толком подготовлены уже после его смерти: скудость указаний на их хождение при жизни поэта заставляет предполагать, что распространялась его поэзия главным образом устно.
Чосер находился на хорошо оплачиваемой правительственной службе, но это отнюдь не говорило о прочности его положения. В последние годы царствования Эдуарда III участились жалобы на кумовство и всяческие злоупотребления властей, что объяснялось общим ослаблением центральной власти. Процветали подкуп и взяточничество, придворные торговали своим влиянием. Картина обычная для царствия, клонящегося к закату. Чосера это могло бы коснуться непосредственно. В 1376 году при “Добром парламенте” палата общин под водительством впервые избранного спикером Питера де ла Мара выразила сожаление “о наличии в окружении короля дурных ответчиков и неверных слуг, чьей заботой более не является процветание его и государства”. Среди этих негодяев были названы Элис Перрерс и Ричард Лайонс, оба тесно связанные с Чосером. Особенному осуждению подвергся Лайонс: его обвинили в использовании служебного положения главного сборщика мелких податей и вымогательстве. Перрерс покинула двор, а Лайонс был заключен в тюрьму на неопределенный срок. Было бы вполне логично, если б в этот период борьбы с коррупцией пострадал и Чосер. В конце концов, он был другом Лайонса и его коллегой. Однако Чосер уцелел.
Возможно, его не сочли фигурой столь значительной и достойной публичного осуждения. Парламентарии сосредоточили свое внимание на основных виновниках того, что было ими признано “злостным заговором”. Приплетать к нему Чосера и прочих его современников значило бы ослаблять мощь обвинения и уводить его в сторону. Не исключено также, что Джон Гонт, ставший ввиду утраты королем былой власти главной фигурой в государстве, простер над Чосером щит своей благосклонности. Во всяком случае, силы Гонта хватило, чтобы позднее в том же году отменить решения “Доброго парламента”, арестовав или же, так или иначе, отстранив от дел главных его членов. Питер де ла Мар, например, был подвергнут тюремному заключению. Тем не менее Чосеру это послужило хорошим уроком, напомнив, что милость сильных мира сего не всегда благотворна.
Но тем не менее он оставался всецело занятым службой. В последнюю декабрьскую неделю 1376 года его отправили с тайной миссией по поручению государя – “in secretis negociis domini regis”, но характер и цель этой миссии нам неизвестны. Возможно, это было связано с заключением в Ноттингем-Касл Питера де ла Мара, а может быть, Чосер занимался устройством брака юного наследника Ричарда с французской принцессой. Последнее вполне вероятно, так как в поездке ему сопутствовал брат Ричардова воспитателя, но ясности тут мы не наблюдаем. Единственное, что можно утверждать определенно, – Чосер был тогда вовлечен в самые неотложные дела короны. Он не являлся поэтом, время от времени выступавшим в роли дипломата и государственного деятеля. Он был государственным деятелем и дипломатом, время от времени отдававшим свой досуг поэзии.
В последовавшие за тем несколько месяцев он не менее четырех раз предпринимал поездки во Францию по делам. Он был так занят, что весной 1377 года ему было разрешено поручить свои обязанности в Лондонском порту своему заместителю Томасу Ивсхему, “sepius in obsequio nostro in partibus remotis occupatus”, то есть ввиду его занятий делами короля за рубежом. В чем заключались эти занятия, также неясно; первое место, куда он направился, был Париж, далее – неизвестно. Вполне возможно, что цель поездок была опять-таки связана с предполагавшимся союзом юного Ричарда с французской королевской династией. И союз этот переставал быть гипотетическим. Двадцать первого июня 1377 года, по словам Фруассара, “достославный и благородный король Эдуард III отошел в мир иной, к великой скорби своих английских подданных”. Назревали перемены.
Глава шестая
При дворе короля-ребенка
Перемена правителя, однако, впрямую не затронула Чосера. Молодой король Ричард II был внуком Эдуарда III и сыном умершего в 1376 году Черного Принца. На английский престол он взошел, когда ему было всего одиннадцать лет, и до его вступления в возраст делами королевства заправлял в основном Джон Гонт. Официальным регентом Гонта не провозглашали, но тем не менее правил он. За свое положение в качестве инспектора таможенных сборов на торговлю шерстью Чосер мог быть спокоен, во всяком случае на следующий же день после кончины Эдуарда III Чосер был заново назначен на свой пост – пустая формальность, обычная при передаче власти в королевстве, но формальность все же обнадеживающая. Усиление Гонта, надо думать, было выгодно и всей семье Чосера. Его жена и сын служили при дворе Гонта, свояченица же Чосера, Кэтрин Суинфорд, была и вовсе на особом положении как любовница Гонта, пользовавшаяся огромным влиянием.
Со сторонниками и свитскими молодого короля Чосер также был коротко знаком; он хорошо знал гофмейстера двора Роберта де Вера и его помощника Саймона де Берли, в свое время не раз содействовавшего Чосеру в его продвижении по служебной лестнице. Знал он и богатых купцов, субсидировавших короля, в том числе Николаса Брембра и Джона Хенди, как знал и лордов-рыцарей из окружения Ричарда-Джона Кланвоу, Ричарда Стери, Льюиса Клиффорда, Уильямса Невила и Филипа Лаваша; последнему Чосер адресовал одно из самых примечательных своих стихотворений – “Истина”. Все эти друзья-приятели постоянно контактируют с ним на его общественном поприще – таможенной службе и в различного рода свидетельских выступлениях и поручительствах. Большинство этих Ричардовых вельмож служили еще при дворе Эдуарда в тот период, когда и Чосер подвизался там в качестве сквайра; среди них он рос в чинах и поднимался по служебной лестнице. Словом, имея такие связи, Чосер был неплохо вооружен и защищен от штормов политических междоусобиц, сотрясавших королевство в последующие годы.
Однако вельможи эти были связаны с Чосером и по другой линии. Лорд Клиффорд, например, доставил Чосеру большое удовольствие, привезя ему поэму Юсташа Дешана, в которой французский поэт прославлял английского собрата как “великого знатока и переводчика произведений французской культуры”. Джон Кланвоу также являлся сочинителем – писал стихи и стал автором неопубликованного религиозного трактата под названием “Два пути”. Оба вельможи, по-видимому, принадлежали к постоянным слушателям чосеровских произведений.
Не следует забывать и еще об одном обстоятельстве, касающемся расширяющегося круга знакомств Чосера и людей, службой или личной приязнью с ним связанных. Многих из них подозревали в реформистских симпатиях. Из исторических хроник того времени и отдельных ссылок и упоминании становится ясно, что они сочувствовали идеям последователей Уиклифа, лоллардам, намеревавшимся очистить Церковь от излишнего ее обмирщвления. Из чего не следует, будто лорды-рыцари являлись радикальными реформистами, отрицавшими идею пресуществления или таинство исповеди. Вернее будет сказать, что этих умных и интеллектуально продвинутых людей сокрушало зрелище коррупции Церкви и упадка христианской веры. Напомним также, что Джон Гонт поддерживал Уиклифа в его конфликте с церковными властями. Существовал целый круг связанных друг с другом богатых и влиятельных придворных, открыто противившихся претензиям князей Церкви на власть и богатство.
Не подлежит сомнению, что цели эти были близки и Чосеру. Внешне Чосер был крайне набожен. На одном из рисунков он изображен с четками в руках. В раннем своем стихотворении “Азбука”, в рукописях именуемом “Молитвой Богородице”, он воспевает добродетели Святой Девы, однако стихотворение это является буквальным переложением французского оригинала и может рассматриваться всего лишь как пример стихотворного экспериментирования.
Хотя сомневаться в искренности чувств поэта тут не приходится, но сочинялось стихотворение и в качестве дани общепринятым взглядам (а возможно, и с желанием придать респектабельности своей персоне в глазах общества), и как попытка набрать лишних очков во внутренних своих борениях за спасение души. Он составил также и жизнеописание святой Цецилии, позднее использовав его в “Кентерберийских рассказах” в “Рассказе Второй монахини”, однако рассказ этот не столько полон набожности, сколько изобилует сверхъестественным, что сближает его со старинными “gestes”, “песнями о деяниях”.
