Братья Швальнеры - Край спелого боярышника. Нерассказанная история России, ХХ век (в лицах)
Но этим террор не ограничился. Массовые истребления бывших белогвардейцев и казаков на Дону – один из печальных фрагментов тогдашней истории. Чтобы читатель понимал, на что способен разбушевавшийся мужик, приведем несколько исторических моментов красного террора в Крыму начала 1920-х годов.
Городское население Крыма в основном было критически настроено к советской власти. За время гражданской войны в крымских городах оказалось большое количество людей, относимых большевистской властью к «старому режиму» (представители высшего дворянства, деятели небольшевистских партий, интеллигенция, офицеры и тому подобные). В те же годы имело место мощное татарское национальное движение, враждебное большевикам, влиятельное в сельской местности. Новая власть не имела массовой поддержки. Численность местных коммунистов была невелика, и качество их управленческой работы было низкое. Все эти факторы подталкивали большевиков к чрезвычайным методам управления, что на практике вылилось в организованный ими массовый террор.
21 сентября 1920 года был образован Южный фронт под командованием М. В. Фрунзе, которому была поставлена задача «не допустить новой зимней кампании». 7 ноября 1920 года началось наступление Южного фронта на оборонительные позиции Русской армии. К 10 ноября 1920 года белые были опрокинуты с оборонительных позиций на Перекопе и Сиваше. 11 ноября 1920 года, когда белые были сбиты и с Ишуньских позиций, Главнокомандующий и Правитель Юга России П. Н. Врангель издал приказ об эвакуации и разъясняющее сообщение, которые были разосланы «для широкого оповещения» во все крымские города: «в виду объявления эвакуации для желающих офицеров, других служащих и их семейств, правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают приезжающих из пределов России. Недостаток топлива приведет к большой скученности на пароходах, причем неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем. Всё это заставляет правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственной опасности от насилия врага – остаться в Крыму».
13 ноября 1920 года части 2-й Конной армии и 51-й дивизии заняли Симферополь, к 17 ноября 1920 года все крымские города были под властью большевиков. По данным советской энциклопедии «Гражданская война в СССР», в плен попало 52,1 тысячи белых офицеров и солдат.
12 сентября 1920 года газета «Правда» опубликовала «Воззвание к офицерам армии барона Врангеля» за подписями председателя ВЦИК М. И. Калинина, председателя Совнаркома В. И. Ленина, наркома по военным и морским делам Л. Д. Троцкого, главкома С. С. Каменева и председателя Особого совещания при главкоме А. А. Брусилова: «…Честно и добровольно перешедшие на сторону Советской власти не понесут кары. Полную амнистию мы гарантируем всем переходящим на сторону Советской власти. Офицеры армии Врангеля! Рабоче-крестьянская власть последний раз протягивает вам руку примирения».24
И протянули. В кратчайшие сроки были сформированы карательные отряды под началом деятелей революционного движения Розы Землячки, Бела Куна и Пятакова и – что они начали делать с этими несчастными!
…Белый Севастополь пал 15 ноября 1920 года. В город вошли части 51-й стрелковой дивизии под командованием В. К. Блюхера и 1-й Конной армии С. М. Буденного. Очевидцы вспоминали что первым на улицы города въехал бронеавтомобиль размером с двухпалубный автобус. Автомобиля такого огромного размера ранее никто в Севастополе не видел. Запомнился он и своим названием: «Из нескольких бойниц смотрели тонкие стволы пулеметов, они то и дело давали очереди в воздух, по-видимому, для острастки. Но самое страшное было не в этом. Броня этого фургона была выкрашена в цвет хаки и в нескольких местах украшена красными пятиконечными звёздами, а вдоль корпуса большими красными буквами было написано „Антихрист“». Массовые аресты и казни начались уже на следующий день – 16 ноября и продолжались длительное время. Приморский и Исторический бульвары, Нахимовский проспект, Большая Морская и Екатерининская улицы были увешаны трупами. Вешали на фонарях, на столбах, на деревьях и даже на памятниках. Офицеров вешали в форме и при погонах. Невоенных вешали полураздетыми. В начале арестовывали всех очевидных «вражеских элементов», то есть военнослужащих Русской армии, затем пришла очередь так называемых «эксплуататорских классов» и просто всех подозрительных лиц. Аресты сопровождались массовыми обысками и изъятием имущества арестованных и их семей. 17 ноября 1920 года был опубликован Приказ Крымревкома №4 об обязательной регистрации в трёхдневный срок иностранцев, лиц прибывших в Крым в периоды отсутствия там советской власти, офицеров, чиновников и солдат армии Врангеля. В указанные в приказе сроки в Севастополе зарегистрировалось около трёх тысяч офицеров.25
Розалия Землячка заявила: «Жалко на них тратить патроны, топить их в море». И людей, экономя патроны, топили в море. Расстрельным командам выдавали патроны из расчёта только по одному патрону на одного казнимого. Если убить первой пулей не удавалось, то жертв добивали прикладами, камнями или штыками. Расстрелы производились за городом на территории усадьбы бывшего городского головы Севастополя А. А. Максимова – «Максимовой дачи», ставшей настоящей братской могилой для сотен людей – только за первую неделю после установления советской власти тут было расстреляно более 8000 человек. Чаще всего расстрелы происходили у каменной стены рядом с прямоугольным бассейном парка. Приговоренных к смерти заставляли рыть себе могилы. После казни палачи часто заходили к главному виноделу Максимова А. Я. Костенко выпить у него вина.
В Ялте было расстреляно множество офицеров. Согласно очевидцу Н. Кришевскому – около восьмидесяти, по материалом Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков при главнокомандующем Вооружёнными силами на Юге России – около ста. Были расстреляны даже две сестры милосердия, за то, что перевязывали раненых эскадронцев. Общее число погибших в уличных боях, расправах на улицах и убийствах в окрестностях Ялты достигало двухсот человек. Расстрелы производились прямо на знаменитом Ялтинском молу, трупы казнённых сбрасывали в море. Очевидец событий, член кадетской партии князь В. А. Оболенский писал: «…В Ялте офицерам привязывали тяжести к ногам, и сбрасывали в море, некоторых после расстрела, а некоторых живыми. Когда, после прихода немцев, водолазы принялись за вытаскивание трупов из воды, они на дне моря оказались среди стоявших во весь рост уже разлагавшихся мертвецов…». Другой очевидец и также кадет Д. С. Пасманик, вспоминал, что офицеров расстреливали под руководством матроса В. А. Игнатенко (ставшего руководителем Ялтинского ревкома, впоследствии благополучно прожившего до 88-ти лет и написавшего собственные воспоминания об этих событиях) по спискам, «составленным солдатами из лазаретов и тайным большевистским комитетом, существовавшим уже давно». Расстреляно было не менее 47 офицеров, а их трупы были сброшены в море. Он писал: «…было бы убито гораздо больше людей, если бы не было подкупных большевиков: за очень большие деньги они или вывозили намеченные жертвы за Джанкой, или же укрывали в лазаретах и гостиницах». По воспоминаниям Пасманика в убийствах на молу, кроме матросов Черноморского флота, принимала активное участие толпа из местных жителей, прежде всего греков, примкнувших к победителям из-за ненависти к крымским татарам, а в избиениях жертв, которые зачастую предшествовали убийствам, особое участие принимали истеричные «бабы».26
Великий В. В. Набоков напишет после стихотворение знаменитое «Ялтинский мол» – название это станет нарицательным именем жестокости большевиков на долгие годы…
«В ту ночь приснилось мне, что я на дне морском…Мне был отраден мрак безмолвный;Бродил я ощупью, и волны,И солнце, и земля казались дальним сном.Я глубиной желал упитьсяИ в сумраке навек забыться,Чтоб вечность обмануть. Вдруг побелел песок,И я заметил, негодуя,Что понемногу вверх иду я,И понял я тогда, что берег недалёк.Хотелось мне назад вернуться,Закрыть глаза и захлебнуться;На дно покатое хотелось мне упастьИ медленно скользить обратноВ глухую мглу, но непонятноМеня влекла вперёд неведомая власть.И вот вода светлее стала,Поголубела, замерцала…Остановился я: послышался мне гул;Он поднимался из-за краяШирокой ямы; замирая,Я к ней приблизился, и голову нагнул,И вдруг сорвался… Миг ужасный!Стоял я пред толпой неясной:Я видел: двигались в мерцающих лучахПолу-скелеты, полу-люди,У них просвечивали груди,И плоть лохмотьями висела на костях,То мертвецы по виду былиИ все ж ходили, говорили,И все же тайная в них жизнь еще была.Они о чем-то совещались,И то кричали, то шептались:Гром падающих скал, хруст битого стекла…Я изумлен был несказанно.Вдруг вышел из толпы туманнойИ подошел ко мне один из мертвецов.Вопрос я задал боязливый,Он поклонился молчаливо,И в этот миг затих шум странных голосов…«Мы судим…» – он сказал сурово.«Мы судим…» – повторил он снова,И подхватили все, суставами звеня:«Мы многих судим, строго судим,Мы ничего не позабудем!»«Но где ж преступники?» – спросил я.На меня взглянул мертвец и усмехнулся,Потом к собратьям обернулсяИ поднял с трепетом костлявый палец ввысь.И точно сучья в темной чаще,Грозой взметенные летящей, —Все руки черныя и четкия взвились,И, угрожая, задрожали,И с резким лязгом вновь упали…Тогда воскликнул он: «Преступники – вон там,На берегу страны любимой,По воле их на дно сошли мыВ кровавом зареве, разлитом по волнам.Но здесь мы судим, строго судимИ ничего не позабудем…Итак, друзья, итак, что скажете в ответ,Как мните вы, виновны?»И стоглагольный, жуткий, ровный,В ответ пронесся гул: «Им оправданья нет!»
Чтобы не описывать эту мерзость дальше, позвольте привести еще одно стихотворение не менее великого Максимилиана Волошина. Оно называется «Терминология».
