Быть Джоном Ленноном - Рэй Коннолли
И он мало что мог сказать, когда узнал, что Майкла де Фрейтаса, за которого он внес залог в Лондоне — после чего тот еще до судебного разбирательства ускользнул на Тринидад, — теперь арестовали на острове за убийство. Еще до того, как Фрейтас покинул Великобританию, его «Блэк-хаус» сгорел при пожаре. Когда такой же пожар вспыхнул на Тринидаде, в его новой коммуне, полиция устроила расследование и обнаружила на территории две свежие могилы. В одной из них лежало тело Майкла Скерритта, помощника де Фрейтаса, в другой — молодой англичанки, Гейл Энн Бенсон, дочери парламентария-консерватора. Обоих забили до смерти, а Гейл, у которой был роман с двоюродным братом де Фрейтаса, американцем по имени Хаким Джамал, похоронили еще живой. К моменту прибытия полиции де Фрейтас сбежал в Гайану, но вскоре его схватили и вернули на Тринидад, где он должен был предстать перед судом. Его предполагаемые преступления были чудовищны, но Джон, несмотря на это, тихо и спокойно платил гонорары его адвокату.
В Нью-Йорке Джона волновали и другие мысли, уже не столь далекие от дома. Его телефон прослушивали. Когда он впервые упомянул об этом в 1972 году, я подумал, что он параноик. Иногда это так и было, но не в этот раз. Теперь параноиками было правительство Ричарда Никсона. Эбби Хоффман и Джерри Рубин четыре года занимали первые строки в списке тех, за кем наблюдали люди из ФБР, а на носу были новые президентские выборы 1972 года, и последнее, чего хотела администрация Никсона, — это Джон Леннон, колесящий по стране и разжигающий инакомыслие среди студентов и молодежи. И, что важно, на выборах 1972 года должны были впервые голосовать восемнадцатилетние — ясное дело, не никсоновская возрастная группа.
И когда пошли слухи о том, что во время съезда Республиканской партии в Сан-Диего летом этого года планируется грандиозная антивоенная демонстрация, на которую людей должно было привлечь словно магнит выступление Джона, ФБР забеспокоилось. Джон не собирался там появляться, не говоря уже о том, чтобы разжигать страсти в народе, но это не имело значения: бюро установило за ним слежку, дабы по ее итогам депортировать. На это служителей закона подбили Гарри Робинс Холдеман, ассистент Никсона в Белом доме, и правый республиканский сенатор Стром Термонд, — и те изо всех сил пытались добыть улики, но не смогли.
С помощью Леона Уайлдса, шустрого и дорогого иммиграционного адвоката, Джону и Йоко всегда удавалось продлить свои визы. И после того как они побывали на нескольких слушаниях в Службе иммиграции и натурализации США и Уайлдс снова и снова рассказывал о том, как им нужно быть в Америке, чтобы найти Кёко, пропавшую дочь Йоко, они вдруг начали понимать, что им нужно на самом деле — вид на жительство в Соединенных Штатах.
Джон всегда умел привлечь публику на свою сторону через СМИ. И когда Дик Каветт посвятил свое шоу на телеканале ABC только ему и Йоко, это была прекрасная возможность напрямую обратиться к людям.
«Я чувствовал, что за мной везде следуют правительственные агенты, — сказал он Каветту в своем стиле — то ли в шутку, то ли всерьез. — Как подниму трубку — так слышу шум (знак, что линия прослушивается). Открываю дверь, и на другой стороне улицы стоят какие-то парни. Сажусь в машину, а они следуют за мной и не прячутся… Они хотели, чтобы я увидел, что за мной следят…»
Конечно, Каветт хотел, чтобы он не только сладко говорил, но и сладко пел, и Джон охотно шокировал добропорядочную публику, исполнив «Woman Is The Nigger Of The World»[153]. Песня была основана на реплике Йоко, брошенной в интервью женскому журналу Nova — еще в 1968 году, в Великобритании. Понимая, сколько споров вызовет песня, Джон прежде сделал аккуратное предуведомление и объяснил, что ирландец-республиканец Джеймс Коннолли однажды заметил: «Работающая женщина — раб раба».
Перед шоу на ABC волновались об использовании «слова на букву N». Но никаких протестов не было. Песню выпустили за пару месяцев до шоу, запретили на большинстве радиостанций, и она не продавалась. И Джон надеялся, что ей дадут второй шанс, когда она станет главной песней на его новой пластинке «Some Time In New York City».
Его снова ждало разочарование. Новую пластинку — поспешно собранную коллекцию протестных песен, сочиненных и записанных во время жизни в Нью-Йорке, — в пух и прах разнесли критики за банальные тексты. За год с момента выхода пластинка не достигла и десятой доли продаж «Imagine». По иронии судьбы, лучшей песней на пластинке оказалась «Woman Is the Nigger Of The World» с ее второсортной лирикой: «If you don’t believe me, just look at the one you’re with»[154]. Но ее по-прежнему можно будет услышать очень редко.
Он потерпел неудачу. Со временем Джон начнет высмеивать песни того периода как «журналистику» — и добавит, что лучше всего у него получалась «поэзия», — но прежде он никогда не ведал, что значит провальная пластинка. Это было больно.
Впервые в карьере он ощутил себя неуверенным и одиноким. Он все еще поддерживал связь с Нилом и Мэлом, но Apple в Великобритании стала не чем иным, как предприятием по сбору роялти. Его главным контактом с миром грамзаписи стал Аллен Клейн в его нью-йоркском офисе компании ABKCO. Но Клейн, которого он некогда защищал как спасителя финансов Beatles и которому подарил свой расписной психоделический «роллс-ройс», уже не привлекал. Да, несомненно, менеджер улучшил сделки с гонорарами Beatles, — но все четверо беспокоились о том, сколь много с их доходов тот забирал себе. А Джордж теперь волновался насчет прибыли от своего концерта для Бангладеш, расходами на который ведал Клейн. На горизонте маячили неизбежные судебные тяжбы.
Люди из ФБР все так же продолжали слежку, и Джон отдалился от Хоффмана и Рубина, когда понял, что он для них более ценен, чем они для него. Как он признается через несколько лет, они были едва ли не первыми, с
