Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела
Кроме того, в прессе, а также в рядах Африканского национального конгресса циркулировали слухи, что меня предал кто-то из членов движения. Я слышал, что некоторые обвиняли Г. Р. Найду, у которого я поселился в Дурбане, однако сам я считал это предположение необоснованным. Пресса выдвигала идею о том, что меня предали белые и индийские коммунисты, которых якобы серьезно встревожили мои намерения переориентировать АНК на сближение с африканистами. Я, однако, полагал, что все эти истории были намеренно вброшены в медийное пространство правительством, чтобы посеять раздор между участниками Альянса Конгресса. Позже я обсуждал этот вопрос не только с Уолтером Сисулу, Думой Нокве, Джо Слово и Ахмедом Катрадой, но и с Винни, и мне было приятно видеть, что они разделяют мои мысли на этот счет. Винни пригласили выступить на открытии ежегодной конференции Индийского молодежного конгресса провинции Трансвааль, и по моей подсказке она в своем выступлении решительно опровергла эти слухи. Газеты были полны публикаций о ее красоте и ораторском искусстве. «Мы не собираемся тратить время на поиски доказательств того, кто предал Манделу, – заявила она аудитории. – Такая пропаганда рассчитана на то, чтобы спровоцировать раздор в наших рядах и отвлечь нас от задачи сплочения для борьбы с националистическим угнетением».
Наиболее часто в прессе приводилась история о том, что якобы сотрудник американского консульства, имеющий связи с ЦРУ, передал властям информацию обо мне. Однако эта история никогда никем не была подтверждена, и я никогда не видел никаких достоверных доказательств ее правдивости. Хотя ЦРУ несет ответственность за многие достойные презрения действия в поддержку американского империализма, я не имею права бездоказательно возлагать на эту организацию ответственность за свой арест. По правде говоря, я сам виноват в том, что недостаточно строго соблюдал тайну своих передвижений. Раздумывая об этом уже спустя некоторое время, я понял, что у властей могло быть множество способов обнаружить меня во время моей поездки в Дурбан. Было даже удивительно, что они не схватили меня гораздо раньше.
Я провел лишь несколько дней в больнице тюрьмы «Форт», затем меня перевели в Преторию. В Йоханнесбурге не было никаких ограничений на посещения, и ко мне постоянно приходил поток людей, желавших встретиться со мной. Встречи всегда поднимают настроение в тюрьме, а их отсутствие может привести в глубокое уныние. Переводя меня в Преторию, власти ставили своей целью перевести меня с хорошо знакомой мне территории в такое место, где было бы меньше друзей, навещающих меня.
В Преторию меня отвезли в наручниках в старом полицейском фургоне в компании другого заключенного. В фургоне была жуткая грязь, мы с напарником сидели на засаленной запасной шине, которая всю дорогу до Претории ездила из стороны в сторону. Выбор для меня напарника был весьма интересен: это был Нкадименг, член одной из самых жестоких банд Суэто. Обычно тюремное руководство не разрешает использование одного транспортного средства одновременно для политического заключенного и уголовника. Я подозреваю, что в данном случае власти надеялись, что я могу быть испуган самим присутствием Нкадименга, который, как я предполагал, был полицейским информатором. К тому времени, как попал в тюрьму Претории, я был грязен и взвинчен, и мое раздражение усугублялось тем фактом, что меня посадили в одну камеру с тем уголовником, с которым я провел всю дорогу. Я потребовал (и в конце концов получил) отдельную камеру, чтобы иметь возможность подготовиться к своему судебному процессу.
Теперь мне были разрешены только два посещения в неделю. Несмотря на то расстояние, которое ей приходилось преодолевать, Винни регулярно приезжала ко мне и всегда привозила чистую одежду и вкусную еду. Это был ее способ выразить мне поддержку, и каждый раз, когда я надевал свежую рубашку, я чувствовал ее любовь и преданность. Я понимал, как трудно было ей добираться до Претории в середине дня среди недели, оставив дома двух маленьких детей. Ко мне приходили многие другие люди, которые приносили еду, в том числе всегда верная миссис Пиллэй – она каждый день угощала меня обедом из пряных блюд.
Я стеснялся щедрости своих посетителей и старался поделиться своей едой с другими заключенными на моем этаже. Вообще-то это было строго запрещено. Чтобы обойти эти запреты, я предлагал свою еду надзирателям, которые после этого относились бы ко мне более снисходительно. Действуя в русле этой тактики, я попытался подарить замечательное красное яблоко одному чернокожему надзирателю, который, однако, презрительно посмотрел на мой подарок и отверг его: «Мне этого не надо». Я уже успел заметить, что чернокожие надзиратели, как правило, либо гораздо более отзывчивы, чем белые, либо более суровы, словно они хотят превзойти по строгости своих хозяев. Хочу сказать, что в моем случае тот чернокожий надзиратель увидел, что его белый коллега взял яблоко, которое он отверг, – и впредь уже больше не проявлял излишней принципиальности. Как результат, вскоре я без каких-либо проблем снабжал едой всех своих товарищей по заключению.
Благодаря тюремным слухам я узнал, что Уолтера Сисулу тоже перевезли в Преторию, и, хотя мы были физически изолированы друг от друга, нам удалось пообщаться. Уолтер подал ходатайство о выходе на свободу под залог (я это решение полностью поддержал). Возможность освобождения под залог уже давно являлась в Африканском национальном конгрессе болезненной темой. Некоторые считали, что мы должны отказываться от такой практики, поскольку она может быть истолкована как проявление малодушия с нашей стороны и готовность принять расистские ограничения правящего режима и его правовой системы. Я не думал, что эта точка зрения должна применяться повсеместно, и полагал, что нам следует рассматривать этот вопрос в каждом конкретном случае. С тех пор, как Уолтер Сисулу стал генеральным секретарем АНК, я осознавал, что необходимо приложить все усилия, чтобы вызволить его из тюрьмы. Он был слишком важен для организации, чтобы позволить ему томиться в тюрьме. В данном случае залог был практическим, а отнюдь не теоретическим вопросом. В отношении меня все было по-другому. Я действовал в подполье – а Уолтер никогда не скрывался от властей. Я стал официальным символом нашей освободительной борьбы – а Уолтер
