Николай Павленко - Меншиков

Вероятнее всего, падение «полудержавного властелина» являлось неожиданностью не только для него самого, но и для его противников. Дворцовые перевороты более позднего времени, как известно, готовились в непроницаемой тайне, и заговорщики располагали более или менее детальным планом действий, предусматривавшим не только отстранение от власти временщика или коронованной особы, но и их последующую судьбу. Вполне возможно, что хитрый и архиосторожный Остерман рискнул раскрыть карты и подсказать Долгоруким мысль об устранении Меншикова лишь после своего визита к светлейшему 5 сентября, когда обнаружил безмятежное состояние князя и убедился в беспроигрышности затеваемого дела. Успех Остермана и Долгоруких, как и поражение Меншикова, были столь ошеломляющими, что и победители, и побежденный в течение некоторого времени находились в состоянии оцепенения, некоего шока, мешавшего в полной мере осознать происшедшее и его последствия. Здесь вступал в силу закон инерции: до сознания Меншикова не сразу дошла мысль, что он уже и не светлейший, и не генералиссимус, и не член Верховного тайного совета, и не будущий тесть императора; равным образом и его противники, ранее безропотно повиновавшиеся светлейшему, в полной мере не осознали, что он повержен навсегда и что с ним можно поступать, как с простым колодником. Именно этими соображениями можно объяснить удививший наблюдателей парадный выезд князя. Современник, имевший возможность наблюдать этот выезд из столицы, записал: «Проезжая по улицам петербургским, он кланялся направо и налево из своей кареты и, видя в сбежавшихся толпах народа своих знакомых, прощался с ними так весело, что никто не заметил в нем ни малейшего смущения».[418] Хотел того князь или не хотел, но его пышно обставленное отправление в ссылку объективно являлось вызовом, брошенным победителям, и этот вызов не остался незамеченным.

Сейчас главная задача состояла в том, чтобы срочно выдворить его из столицы и тем самым лишить возможности принять ответные меры.

Следы этой поспешности видны даже в отсутствии инструкции у командира отряда, сопровождавшего Меншикова в ссылку, гвардии капитана Степана Мартыновича Пырского. Обычно лицам, отправляемым с каким-либо заданием, вручалась инструкция с перечнем наставлений. Но на этот раз Пырский, оказавшись без инструкции, сам обратился к секретарю Верховного тайного совета Степанову с девятью вопросами, на которые потребовал «резолюции». Ответы Степанова были затем утверждены Апраксиным, Головкиным и Голицыным. Характерно, что подпись Остермана под «резолюцией» отсутствовала – главный режиссер переворота предпочел остаться в тени, не оставлять следов своего в нем участия.

Пырский должен был взять под свой контроль переписку Меншикова, его общение с посторонними людьми; капитану надлежало решительно «противные поступки унимать».

На вопрос Пырского: «В пути и по городам, также и в Москве и в Ранненбурге приезжих и прочих людей кого к нему допускать ли?» – последовала резолюция Верховного тайного совета: «Везти его мимо Москвы; а пускать к нему посторонних людей токмо при себе».

Регулярно, почти ежедневно, Пырский информировал Верховный тайный совет о продвижении кортежа. В донесениях мелькают знакомые названия остановок на пути из Петербурга в Москву: Ижора, Тосна, Любань, Новгород, Валдай, Едрово, Березай, Вышний Волочек, Торжок, Тверь, Городня, Клин…

В первый же день пути, 11 сентября, Пырского догнал в Ижоре гвардии адъютант Дашков с устным предписанием Верховного тайного совета отобрать оружие у людей, сопровождавших ссыльного. Мера предосторожности не была лишней – команда Пырского состояла всего из 79 человек, значительно уступала челяди Меншикова. В Тосне Пырский изъял 18 фузей, 36 пистолетов, 33 палаша, 25 кортиков. Здесь же, в Тосне, у Меншикова обострилась застарелая болезнь. Как засвидетельствовал Пырский, «у него гортанью кровь по-прежнему появилась».[419]

Сильный приступ болезни вынудил чету Меншиковых обратиться с просьбой к своим противникам: светлейший адресовал ее к Верховному тайному совету, Остерману и придворному лекарю Блюментросту, а Дарья Михайловна предприняла попытку заручиться сочувствием у женщин – супруги Остермана и его тещи. Меншиков сообщал, что «ныне в пути без лекаря пользоваться кем не имею», и просил Верховный тайный совет и лично Остермана отпустить к нему доктора Шульца, которому он еще в Петербурге успел выдать на путевые расходы 200 рублей. «Понеже, – писал Меншиков, – по воли Божией имею попрежнему мокроту с кровью». Выслать Шульца Меншиков просил и Блюментроста. Просьба Дарьи Михайловны носила более общий характер – она умоляла своих корреспонденток исхлопотать у Петра II «Божескую милость», чтобы «нам малую отраду видеть». Вернуть Меншикову «милости» было таким же безнадежным делом, как воскресить мертвого. Руки помощи никто не протянул. Отклика призыв к милосердию не вызвал – это был акт отчаяния столь же безрассудный, как и бесполезный. «Малой отрады» ссыльная семья не получила, письма Дарьи Михайловны не были вручены адресатам, они покоились среди бумаг Верховного тайного совета, но просимый Меншиковым доктор все же прибыл.

Три письма, подписанные Меншиковым 12 сентября 1727 года, являются последними документами с автографом Александра Даниловича – более никаких прошений и жалоб он не отправлял. Что касается его распоряжений хозяйственного содержания, то они не сохранились.

Впрочем, вмешательство медиков едва ли могло излечить князя от застарелой болезни. Само по себе путешествие в осеннюю слякоть сопряжено с большими трудностями и требовало затрат физических сил, которых у князя поубавилось. Но дело было не только в трудности пути. Улыбки и приветствия, расточаемые знакомым во время продвижения по улицам столицы, свидетельствовали всего лишь о его исключительном самообладании и выдержке. Меншикову было, конечно, уже не до улыбок. Оставшись наедине с собою, он оказался во власти отчаяния, видимо, еще более сильного, чем то, которое ему довелось пережить в январе-феврале 1723 года. Оно и вызвало обострение болезни. 2 октября, когда Меншиков был доставлен в село Березай, у него начался очередной приступ, едва не закончившийся смертельным исходом. Вот как выглядело состояние князя под пером Пырского: «И тут князя Меншикова зело было (болезнь. – Н.П.) смертельно схватила, что чють не умер, отчего того часу кровь пустили и потом исповедали и приобщили святых тайн».[420] Как вел себя капитан Пырский по отношению к знатному узнику, допускал ли он какие-либо послабления? Судя по всему, допускал, но не бескорыстно.