Жажда жизни. Повесть о Винсенте Ван Гоге - Ирвинг Стоун
— Завтра будет настоящее пекло, — сказал Рулен однажды вечером, когда уже наступила поздняя осень. Они сидели за кружкой пива в кафе на площади Ламартина. — И тем не менее зима уже на носу.
— А какая зима в Арле? — спросил Винсент.
— Скверная. Все время дожди, отвратительный ветер и холод, холод. Но все это длится очень недолго. Не больше двух месяцев.
— Значит, завтра у нас будет последний солнечный денек. В таком случае я пойду на одно место, которое мне равно хочется написать. Вообразите себе, Рулен: осенняя роща, два кипариса цвета бутылочного стекла, по форме тоже похожие на бутылки, и три невысоких каштана, листья у них табачного и оранжевого тона. Есть там еще маленький тис — крона у него бледно-лимонная, а ствол фиолетовый, и два каких-то куста с кроваво-красной, пурпурной и багряной листвой. И немного песка, травы и клочок голубого неба…
— Ах, господин Ван Гог, когда вы описываете то, что видели, я чувствую, что всю жизнь был словно слепой!
Наутро Винсент встал вместе с солнышком. У него было прекрасное настроение. Он подстриг себе бороду, причесал остатки волос, которые пощадило на его голове арлезианское солнце, надел свой единственный приличный костюм и привезенную еще из Парижа заячью шапку.
Рулен не ошибся в своем предсказании. Желтый, пышущий жаром шар солнца выкатился на небо. Заячья шапка надежно защищала голову, но не прикрывала от солнца глаза. Роща, которую облюбовал Винсент, была в двух часах ходьбы от Арля, по дороге на Тараскон. Деревья жались друг к другу, взбегая по склону холма. Винсент поставил мольберт на вспаханном поле, наискось от рощи. Он бросил на землю заячью шапку, снял куртку и укрепил на мольберте подрамник. Хотя было еще совсем рано, солнце припекало ему макушку, а глаза словно застилала танцующая огненная пелена, к которой он давно уже привык и приноровился.
Он пристально вгляделся в пейзаж, отметил про себя составляющие его цветовые компоненты и проследил его линии. Убедившись, что он понял пейзаж, Винсент размял кисти, открыл тюбики с краской и очистил нож, которым он разглаживал свои жирные мазки. Он взглянул еще раз на рощу, наметил на белом полотне углем несколько линий, смешал на палитре краски и уже занес в воздухе кисть.
— Ты так торопишься начать работу, Винсент? — услышал он голос за спиной.
Винсент резко повернулся.
— Еще очень рано, дорогой. У тебя впереди целый день.
Винсент в изумлении смотрел на незнакомую женщину. Она была совсем юная, но уже не девочка. У нее были синие-синие, как кобальтовое небо арлезианских ночей, глаза и волной спадавшие на плечи густые лимонно-желтые, словно солнце, волосы. Черты лица были нежнее и тоньше, чем у Кэй Вос, но в них чувствовалась знойная зрелость южанки. Кожа у нее была темная, золотистая, открывавшиеся меж улыбчивых губ зубы белели подобно цветку олеандра, если смотреть на него сквозь пурпуровое вино. На ней было длинное, плотно облегающее фигуру белое платье, заколотое сбоку квадратной серебряной пряжкой. На ногах у нее были простые сандалии. Охватывая ее крепкую, сильную фигуру, глаз плавно скользил по чистым, сладострастным линиям ее груди и бедер.
— Я так долго была вдали от тебя, Винсент, — сказала она.
Она встала между Винсентом и мольбертом, прислонившись к белому полотну и загораживая собой рощу. Солнце полыхало в ее лимонно-желтых волосах, огненными волнами скатываясь на спину. Она улыбалась Винсенту с такой нежностью, с такой любовью, что он провел рукой по глазам, словно стараясь убедиться, что он не бредит и не спит.
— Ты не понимаешь меня, мой дорогой, мой милый мальчик, — говорила женщина. — Как ты жил, когда я была так далеко?
— Кто ты?
— Я твой друг, Винсент. Самый лучший твой друг на свете.
— Откуда ты знаешь мое имя? Я никогда тебя не видел.
— Да, но я видела тебя много, много раз.
— А как тебя зовут?
— Майя.
— Майя — и только? И ничего больше?
— Для тебя, Винсент, я только Майя.
— Почему ты пришла за мной сюда, в поле?
— Потому же, почему я шла за тобой по всей Европе… чтобы быть с тобой.
— Ты принимаешь меня за кого-то другого. Я не тот человек, о котором ты говоришь.
Женщина положила прохладную белую ладонь на его обожженные рыжие волосы и легким движением откинула их назад. Прохлада ее руки и прохлада ее мягкого, тихого голоса были подобны свежести глубокого, зеленого родника.
— На свете есть только один Винсент Ван Гог. Я никогда не спутаю его ни с кем другим.
— И давно ты знаешь меня?
— Восемь лет, Винсент.
— Но ведь восемь лет назад я был в…
— …да, дорогой, в Боринаже.
— И ты знала меня тогда?
— Я увидела тебя впервые поздней осенью, вечером, когда ты сидел на ржавом железном колесе напротив Маркасской шахты…
— …глядя, как углекопы расходятся по домам!
— Да. Когда я в первый раз взглянула на тебя, ты сидел там без дела. Я хотела пройти мимо. Но ты вынул из кармана мятый конверт и карандаш и начал рисовать. Я следила через твое плечо, что у тебя выходит. И когда я увидела… я полюбила тебя.
— Полюбила? Ты полюбила меня?
— Да, Винсент, мой дорогой, мой милый Винсент, я полюбила тебя.
— В ту пору я, наверно, был не так безобразен.
— Ты не был и вполовину так красив, как сейчас.
— Твой голос… Майя… он звучит так странно. Лишь однажды в жизни женщина разговаривала со мной таким голосом…
— …и это была Марго. Она любила тебя, Винсент, и я тоже люблю тебя.
— Ты знала Марго?
— Я прожила в Брабанте два года. Я ходила за тобой по полям каждый день. Я смотрела, как ты работаешь в прачечной, около кухни. И я была счастлива, потому что Марго любила тебя.
— Значит, тогда ты меня уже не любила?
Она ласково прикоснулась кончиками прохладных пальцев к его глазам.
— Ах, что ты, я любила тебя. Я уже не могла разлюбить тебя с самого первого дня.
— И ты не ревновала к Марго?
Женщина грустно улыбнулась. По ее лицу пробежала тень бесконечной печали и сострадания. Винсент вспомнил Мендеса да Коста.
— Нет, я не ревновала к Марго. Ее любовь принесла тебе благо. Но мне не нравилась твоя любовь ж Кэй. Она оскорбляла тебя.
— А знала ты меня, когда я любил Урсулу?
— Нет, это
