Судебные речи великих русских юристов - Коллектив авторов
Правда, трудно верить в бескорыстие подобного чувства при взгляде на Линевича, который ни по внешнему своему виду, ни по уму и развитию, в чем вы, присяжные заседатели, могли лично убедиться, далеко не представляется нам таким Адонисом, воспитанным дриадами, перед красотой и умом которого, как гласит мифология, не устояла даже богиня красоты Венера… но, впрочем, о вкусах, говорят, не спорят вообще, а о женских в особенности…
Меня лично поражает в этой новой связи Линевича необыкновенная поспешность, с которой она установилась, а именно в течение трех или четырех недель, а также факт продолжения ее после, того, как Михнева узнала, по ее собственному показанию, что Линевич, скрывая свои к ней отношения от обвиняемой Левенштейн, продолжал, вопреки своим уверениям, сожительство с подсудимой, вследствие чего она, одновременно с Михневой, разрешилась от бремени новым ребенком. Быть может, и этот факт не подлежит нравственной оценке, как и вопрос о вкусе? В таком случае я умалчиваю и обращаюсь к описанию душевного состояния подсудимой, от которой так ревниво скрывали свои отношения Линевич с Михневой в течение двух лет.
Уединенная с детьми в своей квартире, со страшными угнетавшими ее подозрениями и опасениями вследствие перемены к ней и детям Линевича, Мария Левенштейн проводила, по ее словам, много длинных и скучных часов и, желая скрыть свое горе от детей, предавалась ему только по ночам, в напрасном ожидании Линевича. В это время она припомнила первый период своего с ним знакомства, семейные радости, ей обещанные, до которых только прикоснулась; счастье, которое от нее убегало; опасения, от которых не могла защититься, и с сжатым сердцем и рыданиями молила бога указать ей средство для выхода из ужасного и томительного положения. Мысль покончить жизнь самоубийством не покидала ее, и к январю 1881 года настолько укрепилась, что она решилась уже осуществить свое намерение и предварительно написала те два письма, – из них одно на имя старшего сына Михаила и другое на имя Линевича, с содержанием которых вы уже ознакомились. Но взгляд на несчастных детей, остававшихся сиротами, и притом без имени и без всяких прав, отдалял решимость обвиняемой, которая все еще не подозревала, чтобы между ней и Линевичем стояла другая женщина, и узнала об этом только случайно и вот по какому поводу. На второй день пасхи 13 апреля 1881 г. опасно заболел ее ребенок, у изголовья которого подсудимая проводила целые дни и ночи, тогда как Линевич утро оставался в магазине, по вечерам уходил гулять, возвращался около полуночи и вообще безучастно относился к положению больного ребенка. Наконец, 28 апреля, за четыре дня до совершения преступления, когда никакие мольбы со стороны обвиняемой остаться при больном ребенке не могли удержать Линевича от намерения уйти из дому, у подсудимой явилось первое подозрение, что прогулки представлялись только предлогом для какого-нибудь свидания. Никем не замеченная, обвиняемая проследила Линевича и обнаружила, что он зашел по Гороховой улице в дом № 55, в котором проживала Михнева. С этой минуты обвиняемой объяснились все поступки Линевича и его полнейшее охлаждение к семье. На другой же день, то есть 29 апреля, в среду, она отправилась к нему в магазин и объявила, что при существовании у него новой семьи им необходимо, очевидно, расстаться, и потому просила отпустить с нею детей. Напрасно Линевич предлагал подсудимой все блага мира с тем, чтобы, она оставила детей у него, Мария Левенштейн отклонила его предложения. Тогда последовала просьба отложить окончательное обсуждение и разрешение этого вопроса до субботы, так как ему, Линевичу, необходимо, неизвестно с кем, предварительно посоветоваться. Таким образом, для подсудимой предстояли еще два дня томительного ожидания решения участи своей и своих детей. В каком душевном состоянии находилась в это время подсудимая, свидетельствует Манычарова, к которой обвиняемая явилась внезапно накануне преступления в одном платье и до того была взволнована, что свидетельница поспешила ее отправить на извозчике домой. Настал, наконец, обещанный день. Утром Мария Левенштейн отправилась предварительно с двумя сыновьями в церковь; там в усердной молитве искала она успокоения своим страданиям и просила внушения, как поступить в том случае, когда Линевич не отдаст детей.
В это время в квартире ее обнаружилось событие, в существе ничтожное, но которое, тем не менее, сделалось завязкой будущей драмы. По возвращении домой прислуга сообщила обвиняемой, что железный шкаф Линевича, стоявший в его кабинете, оказался почему-то не запертым, и первое, что бросилось в глаза Марии Левенштейн, был лежавший на видном месте заряженный револьвер. Поспешно спрятав револьвер в карман и накинув тальму, подсудимая отправилась в магазин Линевича за обещанным ответом, с твердою решимостью, если ответ не будет благоприятен, лишить себя жизни.
И что же! Как встретил ее Линевич: словами ли утешения и любви, которыми когда-то умел так искусно играть и очаровывать и которые одни могли успокоить несчастную женщину, или, по крайней мере, он старался убедить ее разумными доводами в неосновательности ее намерения? Нет! Саркастически отнесся он к положению несчастной, объявивши, что она может идти на все четыре стороны без детей, которых он оставляет при себе.
Как вышла подсудимая из магазина, она не помнит… Чаша страданий переполнилась; нужна была еще одна и последняя капля, чтобы окончательно лишить подсудимую, приниженную и подавленную горем, самообладания, и эту каплю суждено было влить Михневой.
При возвращении домой, чтобы в последний раз проститься с детьми и затем прекратить навсегда свое бесполезное существование, у обвиняемой, проходившей мимо дома, в котором проживала Михнева, блеснула последняя надежда. «Быть может, – думала она, – эта женщина так же увлечена Линевичем, как и я, и не знает о прижитых мною с ним детях, и, после моих с нею объяснений, прекратит всякую связь»! Но предположения и надежды обвиняемой были напрасны: Михнева встретила ее надменно и дальше передней не пустила, объявивши, что ставит себя слишком высоко и не желает, чтобы прислуга слышала их объяснения. На предложенный ей затем подсудимой вопросы: действительно ли она сошлась с ее мужем и любит ли его, Михнева ответила положительно, присовокупивши, что называть Линевича своим мужем Левенштейн не имеет никакого права, и, далее, что любит Линевича страстно и бескорыстно, не так, как
