Отец и сын, или Мир без границ - Анатолий Симонович Либерман
Когда поэт уехал, их обычная учительница, та, которая «одна на всех», велела сочинить десять стихов. На сей раз шаблоны были арифметического свойства, например хайку или телефонное, допустим, 339-2375, то есть требовалось сочинить стишок из семи слов, чтобы в каждом было соответствующее количество букв: три, три, девять и так далее. Почему-то для этих виршей требовалась оценка родителей. Мы дали заключение, что стихи как стихи, но что работа эта головная, механическая и с поэзией она ни в какой связи не состоит. Так оно, конечно, и было, но лучше бы мы свое мнение оставили при себе. Учительница приняла наш отзыв к сведению, написала, что стихи и не должны идти от сердца (339-2375!), и сняла один балл, чем загубила Женину четвертную отметку. Женя расстроился, но не слишком.
Кстати сказать, дневник требовался с первого дня в Академии. Поначалу эта, возможно, небесполезная писанина была ограничена пятью страницами в неделю, то есть одной страницей на каждый рабочий день. Заполнять бумагу разрешалось, даже рекомендовалось, чем угодно: воспоминаниями о реальных событиях, стихами, текстами будущей речи – что придет в голову, то и ладно. Никаких указаний не давалось. Женя сочинял эту белиберду без всякого напряжения (с одного кота можно было кормиться всю жизнь: то его хозяйка играла с ним в пятнашки, то ставила ему на Рождество елку) и получал за нее хорошие отметки, хотя иногда появлялись загадочные замечания вроде: «Слишком густо для такого небольшого пространства». Я дневника не читал и решил, что у Жени словам тесно, а мыслям просторно, и обрадовался.
Радовался я до тех пор, пока упомянутая выше умная и опытная учительница старших классов не сказала нам, что у Жени незрелый стиль (и правильно сказала). Но что было с этих людей взять? У той же умной учительницы каждый должен был сделать доклад о каком-нибудь полезном деле. Женя вызвался объяснить, как надо правильно (акцент на правильно) причесывать кошку. «Женя, – возопил я, – ведь тебе почти шестнадцать лет. Еще не очень давно некоторые твои сверстники в России и, возможно, в Европе в этом возрасте кончали университет. А ты… нет, у меня просто нет слов».
Женя пояснил, что прическа кота – дело серьезное и далеко не все понимают, в каком направлении и как должна идти щетка, а он, как отсюда следовало, понимал. Самое поразительное, что учительница, одинокая дама, жившая в обществе котов, акулы и прочей живности, восприняла Женину идею совершенно серьезно, но в последнюю минуту отказалась принести в школу свою кошку, пояснив, что та может не выдержать нервного напряжения.
Ника предложила тему «Как вести себя за столом» (годы ушли на то, чтобы перенести Женину левую руку с колена на стол, а локоть правой руки со стола убрать; чтобы он не перекладывал вилку из левой руки в правую, когда в правой нож; чтобы не резал рыбу ножом, хотя в Америке такого запрета нет; даже обыкновенную ложку он не всегда правильно держал и в двенадцать лет).
Я раздобыл кое-какую литературу, а Женя принес в класс скатерть и посуду. Он подготовил забавную речь, которую мы одобрили, но вроде бы никто не смеялся. Судя по всему, я недооценивал роль кошек в жизни окружающих. Как раз тогда нас втроем пригласили на обед к моему давнишнему коллеге по кафедре, немцу, женатому на шведке. В их доме жил кот Стриндберг, которого кормили икрой и мороженым и который у хозяина был на втором месте: сразу за обожаемой дочерью, но вроде бы до сына. Обоих (того коллеги и Стриндберга) давно нет на свете, но, возможно, еще живы правнуки тезки знаменитого писателя.
О своей учительнице, хозяйке кошек и акулы, Женя сохранил добрые воспоминания (через много лет после ее ухода на пенсию она и Женя даже оказались довольно близкими соседями во Флориде). Кажется, в последнем классе я по Жениной просьбе сочинил ей сонет. Женя напечатал его (компьютеры понемногу входили в повседневный обиход) и послал ей письмом по почте без указания обратного адреса. Она мгновенно угадала, кто автор («кроме твоего отца, никто бы ничего подобного не написал»), обрамила листок и повесила на стену в своем офисе.
В Америке (и, видимо, нигде на Западе), в отличие от СССР, никогда не было школьной программы чтения, обязательной для всех школ. Предполагалось, что выпускники должны что-то знать о старой и новой литературе. При этом не делалось различия между англоязычной и переведенной классикой. В Женино время старшеклассников мучали романом «Преступление и наказание» и одним из диалогов Платона. В разные десятилетия проходили «Айвенго» и что-нибудь из Диккенса (либо «Тяжелые времена», либо «Повесть о двух городах»).
Многое определяют политический климат и мода. Родители сегодняшних студентов обычно читали «Над пропастью во ржи» и «Убить пересмешника»; теперь их помнят единицы. В наши дни в большом ходу Африка и Гаити – почти все сплошная макулатура. Полвека тому назад обсуждали хотя бы отрывки из «Юлия Цезаря» (но у Жени из Шекспира был только «Гамлет» – не знаю, весь ли, и «Макбет»). Что-то зависит от каприза учителей. В Жениной старой школе его учительница вдруг завела разговор с более старшими детьми о Т. С. Элиоте. Ничего бессмысленнее нельзя было и придумать (видимо, послушалась каких-то методистов).
По мере того как падал уровень культуры в стране, с литературой произошло то же, что с алгеброй. У молодых людей катастрофически сузился пассивный запас слов. Те, кто читал в переводе не только Диккенса и Теккерея, не говоря уже о В. Скотте, но даже и детскую классику вроде «Приключений Тома Сойера» и «Острова сокровищ», не отдают себе отчета в том, сколько в этих книгах редких и устаревших слов, областных выражений и забытого сленга. Простой, граничивший с примитивным стиль, которым написан роман «Прощай, оружие», стал нормой после Первой мировой войны, а не только Диккенс, но еще и Томас Харди писали нарочито сложно. Чтобы оценить их книги, надо понимать около десяти тысяч слов. У современных же старших подростков и даже студентов словарь едва ли превышает половину этого количества.
Спрос определяет предложение. Нынешние бестселлеры пишутся для «массы»: детектив или душещипательная коллизия с одной-двумя постельными сценами, доступный разговорный язык, простой синтаксис. Такая же речь звучит с экранов. Кроме того, старые романы печатались выпусками в журналах:
