Михаил Байтальский - Тетради для внуков

– Что у тебя тут случилось, батя? Скорей, скорей, врубовка кончает цикл, крепить надо. Крепильщики ругаются… Ага, забурилась, чертяка! Ты нажми на концы стоек, а я поддам плечом. Стань на стойку. Подпрыгни, жми всем весом. Ай, ай, ай, какой ты легкий! Пусти-ка, я нажму, а ты поддай. Ну, надуйся! Раз-два, двинули! Еще! Еще! Слава Христу!

Сдвигаем, катим до конца рельсового пути. Тут надо разгрузить козу, протащить лес волоком полсотни метров, а там гнать вниз по лаве. Врубовка дошла уже донизу, машинист бешено орет:

– Где ты там с лесом, туды тебя и распротуды, Янкель, Шмуль, Хаим, Мошка, пархатая твоя морда!

Нашелся в бригаде украинский юноша, Миша Смоляк, попросившийся ко мне в напарники. Он сказал:

– Не думайте, Михайло Давидович, что все мои земляки такие, как врубмашинист. Я его уже пробирал.

Миша Смоляк стыдился за своего земляка. Осудив его, он вступился за честь своего народа. Бендеровцем Смоляк не был. Его, солдата Советской армии арестовали за "украинский национализм". Если любовь к своему народу при уважении к другим есть национализм, то Миша грешен.

45. Каждому – свое

В те месяцы войны, когда мы стояли под Ковелем, местные жительницы, украинки, рассказали мне о судьбе нескольких окрестных местечек и сел. Об участи тамошних евреев говорить не буду – ее вы представляете себе сами. Но в тех местах жили и поляки. Отряды Бендеры вырезали одну за другой все польские семьи, не успевшие скрыться. Вырезали саблями, а не перестреляли. Вероятно, им нравилось крошить своими руками детей и глядеть на женскую кровь.

Но я вовсе не валю в одну кучу всех, кого сталинские судьи свалили без разбору в Воркуту: вместе со зверями-бандитами подростков, выносивших хлеб голодному дядьке, или жен и сестер, не донесших, что-де мой муж, или брат, или жених убежал в лес – идите и возьмите его.

Один из моих приятелей, славный парень из-под Львова, рассказал мне, как он получил свою двадцатку за измену Родине еще в сороковом году. Он, вместе со своими товарищами, оказал вооруженное сопротивление советским войскам, двинутым на земли Западной Украины после захвата Гитлером Польши, в состав которой эти земли до того входили. Когда парень изменял Родине, она еще не была его родиной, и пятьдесят восьмая статья на него еще не распространялась. Закону пришлось дать обратную силу – но такая мелочь не смущала сталинских судей. И тот факт, что мой приятель, будучи до вступления наших войск гражданином Польши, обязан был защищать ее от любой иностранной агрессии – тоже не смущал их. Иное дело, если бы его правительство САМО попросило нас о помощи. Оно не просило, это он знал твердо – и взялся за оружие. События развивались так стремительно, что народ не мог сориентироваться в них сразу. Во многих событиях нам и через четверть века разобраться нелегко.

Как-то получилось, что на нашей половине двенадцатого барака собралась отборная человеконенавистническая компания: десятка два заядлых бендеровцев, слитых в тесной дружбе с несколькими бывшими полицаями – такими, например, как Иван Шудро. Уж этот умел поговорить о бабах! Эти разговоры чаще всего вертелись вокруг единственного на весь Речлаг женского ОЛПа, расположенного неподалеку от нас. Пройти мимо него мечтали многие. Хоть взглянуть на женщин!

Когда нашу колонну вели на работу, мы порою проходили мимо женщин, занятых на ремонте дорог. Колонна замедляла шаг, женщины поднимали головы и раскутывали обмотанные платками лица. Жены коммунистов, расстрелянных в тридцатых годах, уже успели умереть или отбыть свой срок. Теперь в женском ОЛПе сидели по большей части жительницы Западной Украины или Прибалтики. Иные и по-русски не понимали.

Молодые женщины, годами не видевшие мужчин (кроме своих тюремщиков), улыбались нам. Каждый из проходивших старался сказать им доброе слово, а наши украинцы выкрикивали: "Чи е тут хто с Мельницького (или другого) району?"

Летом, в ясную погоду, женский ОЛП хорошо просматривался с высокого крыльца углового барака. Но как раз против крыльца стояла вышка, и если кто пытался махнуть платком, часовой немедленно угрожал автоматом. Размахивать руками не запрещали – но вряд ли женщинам с той стороны удавалось разобрать наши жесты. Сами они влезали на чердак и махали платочками из слухового окна – благо, оно не просматривалось с тамошних вышек. Так и проходил обмен малопонятными – или глубоко понятными? – знаками между сынами и дочерьми человеческими, оторванными друг от друга, тоскующими и изнывающими. А расстояние между лагерями по прямой было с километр…

Больше всего сигналили те, чьи жены или сестры сидели за недонесение, а то и просто за родство. Надеялись найти…

После ясного дня наступал холодный, но не темный вечер. Все возвращались в барак в каком-то непривычном, умиротворенном настроении. Слышалось меньше сквернословия и злобных речей. В такие воркутинские вечера мне всегда бывало грустно – но и светло на душе.

В один из таких вечеров Иван Шудро высказался:

– Эх, мне бы сейчас хоть родную сестру сюда! Уж я бы над нею натешился – на четвереньках уползла бы с койки!

Настоящее животное, Шудро зоологически злобно ненавидел евреев. Бендеровская чернь из двенадцатого барака ненавидела все чужие народы, но жидов – особенно. Если бы им дали волю – оружия они не просят – зубами растерзали бы всех жидов, жидовок и жиденят. Так они твердили беспрестанно, вслух и при всех.

У них было одно мерило для всех отрицательных сторон человеческой натуры: як жид. Скупой – як жид. Трусливый – як жид. Глупый – тоже як жид. Продажный – опять-таки як жид.

По окончании смены мы собирались у ворот шахты. С наружной стороны калитки стояли конвоиры и принимали нас по бригадам, по числу голов в каждой. Всем хотелось пройти первыми (в "первый развод"). Конвой брал не всю смену разом, а только третью часть. Отведут в зону партию, человек сто с небольшим, и вернутся за новой партией. И так три раза. Идти километра четыре, дорога скверная, топкая. Попасть во второй, а тем более в третий развод, никому не хочется. Восемь часов под землей, да спуск, да подъем, да два раза постой голым в очереди, да баня, да дорога, да шмон, да обед с очередью же – а спать-то когда? А если ждать еще и развода два-три часа – времени для сна и вовсе не остается.

Все пробивались вперед. Бендеровцы, сказать правду, были ребята сплоченные. Молодые и здоровые, они расталкивали толпу локтями – и неизменно оказывались первыми. И неизменно кричали при этом:

– Що вы лизете, як жиды?

В нашем бараке жил интересный, образованный и умный человек – инженер Осауленко. Сидел он за украинский национализм – из того же разряда, что и мой космополитизм. Бендеровцы – даже они! – уважали его. Однажды я услышал со своего второго яруса его слова: