Александр Кабаков - Аксенов

Е.П.: Зато будет иметь огромный успех. И можно будет составить второй сборник — «Мировая литература и алкоголь». Проза в основном, поэтов не будем брать. В прозе как-то яснее. Откуда я знаю, сколько выпивал Александр Сергеевич, например…

А.К.: От самого Александра Сергеича. Ты почитай его сочинения. Там идет дюжинами шампанское!

Е.П.: Сочинения — это все же не документальный источник. Вот, пожалуйста, я прочитал сочинение писателя Кабакова, называется оно «Все поправимо». Там описано, как студента вербовали в КГБ, и он сбежал от них в армию. Значит ли это, что подобный эпизод был в жизни писателя Александра Кабакова?

А.К.: Нет, то была выдумка.

Е.П.: Ладно, давай к теме вернемся. Почему же Вася не любил «Москву — Петушки»? Тут надо углубиться в его биографию. Я ведь его никогда не видел пьяным, понимаешь? То есть неприятие «Москвы — Петушков» может рассматриваться как принципиальное неприятие непьющим человеком пьющего… Говорю ж, не видел его пьяным никогда.

А.К.: И я, мы с ним познакомились в тот год, когда он бросил пить.

Е.П.: Вот. А я еще позже… Джентльмен, сдержанный, спортивного склада, никогда ничего лишнего себе не позволит… А о том, что до этого происходило, я только с его слов знаю, но там есть объяснение. Он сам и, между прочим, с некоторым удовольствием рассказывал, как он пил, запивал. Так, по его же рассказу, пил, что однажды, когда встретил уже в новом, непьющем и сдержанном качестве какого-то старого собутыльника, тот заплакал: «Что, Вася, ты сделал с собой?! Ты же был человек как человек, морда у тебя была красная, глаза красные, пузо над ремнем свисало… А теперь как с тобой общаться? Ты, может, на стадион сейчас пойдешь бегать…» Махнул рукой и ушел — потерян Вася для настоящей человеческой жизни. В общем, это значит — была у Аксенова и такая жизнь. Мне рассказывали различные граждане истории — и, я думаю, не врали, потому что рассказывали при Василии Павловиче, — как, например, его доставляли домой путем возлагания его туловища на спину рассказчика… И ничем он в этом смысле не отличался от прочих: тогда, в эти годы, все пили довольно много, люди новой русской литературы…

А.К.: Хотелось бы мне, чтоб ты назвал годы, когда люди русской литературы не пили.

Е.П.: А вот пожалуйста: двухтысячные. Или как их… нулевые. Старые писатели стали пить поменьше, потому что постарели, а новые… у них вроде другие занятия…

А.К.: Другие занятия сами собой, а пьянство — само собой. Прямо говоря: жрут, как родные, сам наблюдал и вообще…

Е.П.: Вот, пожалуйста, и объяснение, почему мы говорим об Аксенове и алкоголе: потому что это не только его ранняя писательская биография, но и вообще важнейшая тема и даже просто часть русской литературы. И Аксенов как русский писатель не может рассматриваться вне этой темы. Заметь, мы как только начинаем про него говорить непьющего, так называем его джентльменом, не по-русски.

А.К.: Несправедливо. Пьянство — часть только русской литературы? А Хемингуэй? А Фолкнер? А Ремарк, в конце концов? Что они, русские писатели? А спившиеся до смерти «проклятые поэты» французские, они что — русские? Я не люблю квасной патриотизм в каком бы то ни было виде. И утверждение, что так, как русские пьют, никто не пьет — это чепуха.

Е.П.: Ладно, допустим. Но все же есть одно возражение. Одна тонкость. Понимаешь, русский писатель почему пьет? Потому что это вообще… массовое явление, все кругом пьют. Это часть национального образа жизни. То есть русский писатель почему пьет? Потому, что он русский. Я упрощаю для ясности… А твой, допустим, Фолкнер — почему пил? Не потому, что американец, а потому, что писатель, выродок в некотором смысле. И прочие писатели американские, и другие иностранные монстры…

А.К.: Тут с тобой полностью согласен. Там пила богема, а здесь все пили и пьют как богема. У нас вообще полная страна богемы, хотя талантов как везде…

Е.П.: Ну да, на самом деле трудно представить среднего американца… у него счет в банке, бизнес… чтобы он, как Фолкнер, пришел в гости, ему там надоело, и он спьяну взял, вылез в окно и ушел. А Васю я уже застал совершенно другим, он уже — думаю, сознательно — порвал с богемной жизнью, как бы перестал в этом смысле быть «писателем»… Но с превеликим удовольствием — как всякий завязавший — рассказывал всяческие алкогольные истории из собственной жизни. В частности, одну — ну совершенно из «Иронии судьбы». Значит, рассказывает: «Однажды, помню, я вышел из ЦДЛа, вышел… а дальше очнулся в самолете, который летит неизвестно куда. И очнувшись, немножко посидел спокойно и как-то стал соседей окольными путями, осторожно выспрашивать, куда мы, собственно, летим…»

А.К.: Видишь, это архетип, это потому и в кино вошло классическое, «Ирония судьбы».

Е.П.: В общем, прилетели они в город Ригу. Василий Палыч вышел из самолета, порылся в записной книжке — и позвонил знакомой девушке, значит, среди ночи, очевидно, ну, или под утро… И сказал, что вот он в Риге и надо бы немножко пересидеть ему до обратного самолета, в себя прийти… Не знаю, может быть, и денежек надо было на обратный путь призанять… Нет, скорей всего у него деньги были. А девушка, значит, его превратно поняла. Она подумала, что он приехал с предложением руки и сердца, что его вдруг так… потянуло. Понимаешь? И вот Вася у нее немного поспал на диванчике, а к обеду стали уже собираться ее родственники, знакомиться. Такие рижско-еврейские родственники… Дядюшки толкали локтем в бок, хлопали по плечу, подмигивали — правильное решение приняли, молодой человек. И он понял, что это все, это капкан… И тогда он поступил совершенно как персонаж моего одного рассказа — клянусь тебе, я его написал раньше, до того, как узнал всю эту историю. Он сказал, что пойдет побриться, в парикмахерскую, ну, привести себя в порядок. И действительно пошел в парикмахерскую. А выйдя из парикмахерской, сел в самолет и улетел в Москву. И все. Потому что объяснить ничего не удалось бы…

А.К.: Вот такой человек и проступает сквозь его ранние сочинения. А последующий — непьющий, корректный джентльмен — он виден сквозь его более поздние романы.

Е.П.: А когда мы познакомились, мы были как бы… не по разные стороны баррикад… ну, в противофазе, что ли. Поскольку он завязал, а я-то как раз очень много тогда пил… Ну, я не был алкоголиком, я просто пил много. И однажды, будучи с похмелья, страдая, я задал старшему товарищу вопрос. Вась, говорю, скажи, пожалуйста, что такое запой? Тут он страшно оживился и говорит: «Как-то в твоих устах этот вопрос странен, будто ты не знаешь, что это такое». Я говорю: «Понимаешь, я могу выпить много, на следующий день, опохмеляясь, я могу перебрать, но в третий день я уже не могу пить просто по физиологическим причинам…» И тут он сказал: «Значит, ты счастливый человек. А запой — это вот ты просыпаешься утром, мучительно начинаешь восстанавливать в голове, что вчера было, потом натягиваешь джинсы, по стеночке, осторожненько, спускаешься вниз, в кафе, там стаканчик коньяку… По жилам пошло, мотор завелся. Возвращаешься домой, завтракаешь яичницей, работаешь утром, все нормально, потом два-три часа поработал — и по делам поехал, на киностудию или еще куда-нибудь, потом обед с вином и с большим количеством водки, скорее всего в ЦДЛ, потом еще дела какие-то, встречи, вечером опять ужин в ЦДЛ, а дальше, опять же, попадаешь домой неизвестным путем. И все это повторяется — годами». Вот когда он на этом кончил, я был поражен. Я тогда его спросил: «А как же ты прекратил вообще это дело? Было какое-то медицинское вмешательство?» Он говорит: «Не-а». Я не поверил: «Ну, так не бывает, у меня врачи-психиатры знакомые, они знают…» А он говорит: «Нет, так бывает. Мать мне стала говорить: чего-то ты, Вася, совсем стал плохой… и пишешь ты что-то не то, да и вообще как-то ты ведешь себя странно… И я бросил».