Анри Труайя - Александр Дюма

Силы были на исходе, но Дюма все-таки поднапрягся и поставил в октябре 1848 года античную драму под названием «Калигула», навеянную римским заговором против Республики. Однако, несмотря на несомненные достоинства пьесы, зрителей совершенно не увлекли отголоски политики времен Цицерона, которыми театр пытался их заинтересовать в то самое время, как в реальной жизни решалась судьба Франции времен Луи Наполеона.

Теперь сборы едва-едва покрывали расходы, и Остейн призадумался, не выйти ли ему из дела. Это дезертирство в разгар боя побудило Дюма запустить руку в собственные запасы. Деньги, полученные им за романы «Жозеф Бальзамо» и «Королева Марго», мгновенно ухнули в бездонную долговую пропасть, со всех сторон высовывали свои крысиные мордочки кредиторы. Доведенный до разорения Александр продал своих лошадей, расстался со зверинцем, уступил грифа Югурту хозяину «Павильона Генриха IV» и даже начал подумывать о том, чтобы заложить замок Монте-Кристо. Но и этого оказалось недостаточно! Испробовав все средства, он поставил в январе 1849 года в Историческом театре «Молодость трех мушкетеров». Хорошее название, отличные диалоги, удачное распределение ролей… Казалось, зрителям спектакль понравился. Но, несмотря на явный успех, крах тоже с каждым днем становился все более явным: Исторический театр, поначалу кормивший Дюма, теперь его разорял. С тяжелым сердцем Александр продал мебель из своего замка подставному лицу, некоему Антуану Жозефу Дуайену, а затем, 22 марта 1849 года, и сам замок был по решению суда продан с торгов – все тому же подставному лицу – за смехотворно ничтожную сумму в тридцать тысяч франков. Отлично придумано! По условиям сделки Дюма разрешалось еще какое-то время пожить в стенах построенного им замка… Но эта уловка грозила рано или поздно обернуться против того, кто до нее додумался.

Бальзак, узнав о разорении своего соперника, написал госпоже Ганской: «Я прочитал в газетах, что в воскресенье будут распродавать всю обстановку Дюма из Монте-Кристо и что дом уже продан или вот-вот будет продан. Эта новость заставила меня содрогнуться, и я решил работать день и ночь, чтобы меня не постигла та же участь».

К тому же еще вновь оживилась ненасытная Ида. Мало ей было того, что она за пять лет до того полюбовно рассталась с мужем, – теперь она еще добилась от суда решения о разделе имущества супругов в свою пользу. Александра обязали возвратить ей приданое, оцененное – неизвестно, на каком основании! – в сто двадцать тысяч франков плюс двадцать семь тысяч процентов. Дюма немедленно обжаловал решение суда. Тогда Ида назначила свою мать, Анну Ферран, своей генеральной и особой представительницей, поручив ей дальнейшие хлопоты по ведению дела.

Пятого августа 1848 года апелляционный суд подтвердил решение гражданского, и Дюма ничего другого не оставалось, кроме как заплатить. На его счастье, благодаря комбинации, которую разработали они с Дуайеном, официально он был признан несостоятельным. О возвращении долгов можно будет поговорить позднее, к тому времени немало воды утечет. А пока что Александр, успевший приобрести привычки богача, продолжал жить – хотя и более скромно – временами в Монте-Кристо, владельцем которого теперь по закону считался Дуайен, временами в своей парижской квартирке. И продолжал повсюду таскать за собой свою дочь Мари, которая не переставала упрекать его за недостойную связь с Беатрис Персон. Что же касается его сына, более удачливого, чем отец, то Александр-младший только что прославился своим романом «Дама с камелиями», где была поведана история его любовной связи с Мари Дюплесси, той самой чахоточной куртизанкой, с которой он не так давно расстался и которая умерла, так и не увидевшись с ним.

Дюма-отец был одновременно и очень горд успешным вступлением сына на литературное поприще, и несколько раздосадован теми неумеренными комплиментами, которые расточали новичку читательницы. Всякая похвала, адресованная кому-нибудь другому, бессознательно раздражала его, поскольку воспринималась как предательство по отношению к нему самому. Тем не менее отцовская любовь не замедлила возобладать в его сердце над писательской ревностью. Больше того, ему казалось тогда, что никто так хорошо его не понимает и никто так его не любит, как этот двадцатипятилетний сын, унаследовавший от него талант, взгляды и жажду жизни. Даже их политические воззрения были сходны. Оба стояли за Республику, если речь шла о ходе дел во Франции, и оба в глубине души смутно сожалели о монархии. Оба стремились достичь успеха у толпы и в салонах. Оба были неравнодушны к чарам прекрасного пола и охотно хвастались своими победами.

9 мая 1849 года отец и сын вместе отправились в Амстердам, чтобы присутствовать при коронации короля Вильгельма III Голландского. Новый государь принял их дважды. Любезный, голубоглазый, с белокурой бородой, он выглядел человеком терпимым, понимающим, скромным и мечтательным. Увидев его, Александр невольно вспомнил тех правителей, которые так украшали в последние годы его жизнь во Франции. Станет ли он сожалеть о них? Он не имеет на это права – он, республиканец с самого начала! Тронутый почтительным отношением знаменитого писателя, Вильгельм III наградил его нидерландским орденом Льва. Подумать только, жаловался Дюма, в его собственной стране никому больше и в голову не приходит его награждать! Вместо того чтобы воздать ему должное, с него взыскивают долги!

А пока Дюма прохлаждался в Голландии, ожидая приема в королевском дворце, в Париже проходили выборы депутатов нового парламента. Как и было предусмотрено, большинство примкнуло к партии Порядка, но социалисты утвердили свое присутствие и свое значение, заняв сто восемьдесят мест. Дюма удивился этому, не осмеливаясь сожалеть. Граница между его рассудительным либерализмом и чрезмерным реформаторством его друзей была такой расплывчатой…

Как только Александр вернулся во Францию, ему пришлось снова впрячься в работу, и он принялся лихорадочно исписывать страницу за страницей. Долги ли заставляли его возводить эту гору рукописей или потребность доказать самому себе, что он все еще способен к великим свершениям? Решительно и окончательно сделав ставку на театр, Дюма взялся за инсценировку «Шевалье д’Арманталя», вместе с Гранже и Монтепеном работал над «Коннетаблем Бурбона», превратил маленькую комедию Луи Лефевра «Граф Герман» в пятиактную драму, снова объединился с Маке ради того, чтобы сочинить «Женскую войну», под именем Поля Лакруа написал «Завещание Цезаря». Последняя пьеса была принята в «Комеди-Франсез». Право, на такое он и не рассчитывал!

Двадцатого мая 1849 года, во время репетиции «Завещания», к Александру подошел служащий театра и шепнул на ухо: «Мадам Дорваль послала за вами, она умирает и не хочет умереть, не простившись с вами». Дюма был потрясен: он давным-давно потерял из виду прелестную исполнительницу роли Адели в «Антони». Однако ему было известно, что она порвала с Виньи, что она не могла утешиться после утраты своего внука Жоржа, что она больше не играет на сцене, что Остейн отказался дать ей роль в «Мачехе» Бальзака и что она угасала в нищете, одиночестве, среди всеобщего равнодушия и неблагодарности. Вот только не знал о том, что Мари так серьезно больна… Прервав репетицию, Александр побежал на улицу Варенн. Когда он вошел в комнату, лицо женщины, которая когда-то была его резвой любовницей, а теперь превратилась в иссохшую мумию с угасшим взглядом, осветилось жалкой улыбкой. Она протянула руки к своему дорогому Александру, все такому же бодрому и оживленному, и прошептала: «Ах, это ты! Я знала, что ты придешь!..» Он поцеловал умирающую и зарылся лицом в одеяло, чтобы скрыть выступившие на глаза слезы. Дочь Мари Дорваль, Каролина, и зять, Рене Люге, на цыпочках вышли, оставив их наедине. «Ты не умрешь!» – простонал Александр. Она погладила его по голове. Это прикосновение мгновенно напомнило ему прежние жгучие наслаждения. И пока он старался справиться с нахлынувшими воспоминаниями, она лепетала: «Ну что же, мой Александр, ты прекрасно знаешь, что после смерти моего маленького Жоржа я только и ждала предлога. Предлог подвернулся, и, как видишь, я его не упустила!» Мари настаивала на том, чтобы он сам убедился, вглядевшись пристальнее в ее лицо, насколько она постарела, он слабо возражал: «Да нет, я не нахожу, чтобы ты так уж сильно изменилась!» Мари не приняла эту милосердную ложь и вернулась к своей главной заботе: она боялась, что из-за недостатка денег ее похоронят в общей могиле. Она хотела, чтобы ее положили рядом с внуком. Но где найти деньги, необходимые на погребение? Мучимый раскаянием Александр пообещал, горестно кивнув головой, взять на себя расходы. Он склонился над Мари, и она коснулась его лба уже похолодевшими губами – вместе с ней сама смерть наградила его благодарным поцелуем. Люге и его жена вернулись в комнату. Мари в последний раз поблагодарила их за то, что они о ней заботились, когда все ее покинули, потом закрыла глаза, и ее не стало…