Первая конная армия - Семен Михайлович Будённый
Положение белых было бы еще хуже, если бы Конармия и части 10-й армии неотступно продолжали преследование.
Однако мы, к сожалению, преследовать противника не могли, и не только потому, что мешала непролазная грязь. Конармия и стрелковые дивизии 10-й армии были крайне утомлены непрерывными и напряженными боями. Нужно было дать частям отдых, надо было подтянуть тылы, пополниться всем необходимым для боя и жизни, произвести учет захваченных трофеев, сдать пленных или обратить их на пополнение наших частей.
Конармия расположилась на отдых в станице Егорлыкской, на станции Атаман и в прилегающих хуторах. В этом же районе расположилась 20-я стрелковая дивизия, а также 1-я кавказская кавалерийская дивизия и 2-я кавалерийская дивизия им. Блинова, которые, кстати говоря, вместе с Донской (впоследствии 9-й) и 12-й кавалерийскими дивизиями были объединены во 2-й Конный корпус 10-й армии и директивой Реввоенсовета Кавказского фронта от 3 марта 1920 года переданы в оперативное подчинение Конармии. В дальнейшем обстановка показала, что надобности в этом подчинении нет, и 31 марта 2-й Конный корпус был передан 10-й армии.
50-я стрелковая дивизия оставалась в Среднем Егорлыке, а 34-я — в Белой Глине.
32-я стрелковая дивизия и отдельная кавалерийская бригада Курышко занимали населенные пункты восточнее Белой Глины.
5
Когда части Конармии расположились на отдых, мы с Климентом Ефремовичем поехали на захваченном у противника бронепоезде в Ростов — надо было организовать подвоз в армию необходимого интендантского имущества, продовольствия, фуража и боеприпасов. По дороге в Батайске мы узнали, что на станции стоит служебный вагон командующего Кавказским фронтом Тухачевского. Лично мы его еще не знали. Слышали только, что он командовал армией на Восточном фронте, потом был в резерве Реввоенсовета республики, а затем назначен командующим войсками Кавказского фронта. Мы решили представиться Тухачевскому, доложить о состоянии армии и узнать о новой задаче.
Войдя в вагон, мы встретились с Тухачевским в узком проходе перед салоном.
После того как мы представились ему, он строго спросил:
— Почему вы не выполнили моего распоряжения об ударе в направлении станицы Мечетинской и повели Конную армию в район Торговой?
Меня удивила молодость командующего фронтом. На вид ему было не более двадцати пяти лет. Он держал себя солидно и даже грозно, но чувствовалось, что это у него напускное, а на самом деле он просто молодой человек, красивый, румяный, который не привык еще к своему высокому положению.
На строгий вопрос Тухачевского я спокойно ответил ему, что удар Конармии из района Платовской строго на запад в направлении Мечетинской в конкретно сложившейся к тому времени обстановке был нецелесообразным по следующим причинам:
Конармия, утомленная форсированным маршем, не могла наступать по степи, заваленной глубоким снегом, где нельзя было найти ни жилья, ни фуража.
Но главное — начались сильные морозы, при которых оставлять армию в степи означало сознательно погубить ее, что и подтвердила участь группы генерала Павлова.
Поэтому Реввоенсовет Конармии решил несколько уклониться вправо — в населенные районы, где можно было достать фураж и обогреть людей, а затем во взаимодействии со стрелковыми соединениями 10-й армии разгромить противника и продолжать движение в указанном направлении. События показали, что решение Реввоенсовета армии было оправданным.
Пока я говорил это, к нам подошел черноглазый и черноусый плотно сложенный мужчина средних лет с орлиным носом и, немного послушав, добродушно улыбаясь, с заметным кавказским акцентом сказал командующему:
— Брось придираться. Нужно радоваться. Ведь противник разбит. Разбит в основном усилиями Конармии. А ты говоришь… Даже Екатерина Вторая сказала, что победителей не судят, — и он обернулся к нам. — Будем знакомы — Орджоникидзе.
Григорий Константинович поздоровался с нами и пригласил нас в салон.
В салоне Тухачевский спросил меня:
— Вы как здесь очутились?
— Едем в Ростов.
— Почему без моего ведома?
— Мы едем в свой штаб и о вас узнали чисто случайно. А узнав, решили представиться.
— Ну хорошо, — сказал Тухачевский, — но я же вам в Ростов ехать не разрешал.
— А разве бывает такой командующий армией, который каждый раз, как ему есть надобность ехать в свой штаб, спрашивает о том командующего фронтом?
— Прав он, — отозвался своим звонким баритоном Орджоникидзе. — Чего ты к нему придираешься? — повторил он и заговорил с нами. — Мы сами собирались добраться до вас, посмотреть на ваши дела. Очень хорошо, что приехали. А то мы точно не знали, где вас искать — в Белой Глине, в Торговой или в Мечетинской. Ну, рассказывайте, каковы ваши дела, как Конармия.
Мы доложили со всеми подробностями о боях Конармии и о положении на фронте.
— Войска Деникина, — заключил Григорий Константинович, — практически разгромлены. Это большая победа. Народ вам спасибо скажет.
Тухачевский поговорил еще с нами, но уже в другом тоне — чувствовалось, что после нашего доклада мнение его о нас и о Конармии изменилось, а потом куда-то ушел.
К Орджоникидзе мы как-то сразу прониклись доверием. Его душевная простота располагала к откровенности, и, когда Тухачевский ушел, мы попросили Григория Константиновича рассказать нам о новом командующем фронтом.
Он сказал, что Тухачевского мало знает, так как с ним работает совсем недавно, может сказать только, что по социальному происхождению Тухачевский из дворян, окончил Александровское пехотное училище в Москве, затем служил в Петрограде взводным офицером, принимал участие в мировой войне, но в первые же дни попал в плен к немцам, пытался бежать, два раза его ловили, но третий раз побег удался; прибыв в Россию, предложил свои услуги советской власти…
— Вот и все, что я о нем знаю. Личное мое мнение о нем такое: воевать может и хочет. Живой, подвижный, неплохо подготовленный в военном отношении, начитанный, особенно знает и почитает Клаузевица. Но вот молодой, горячий, не все иногда додумывает до конца. И что особенно заметно — мало учитывает политическую обстановку и особенности Гражданской войны.
Орджоникидзе не скрыл от нас, что Тухачевский был недоброжелательно настроен к Конармии, в частности, ко мне — повлияла нездоровая атмосфера, созданная некоторыми лицами вокруг Конармии. Он познакомил нас с телеграммой, полученной им от Ленина, из которой очевидно было, что и Владимира Ильича кто- то неверно информировал о Конармии.
Ленин писал, что он «крайне обеспокоен состоянием наших