Явка в Копенгагене: Записки нелегала - Мартынов Владимир
Итак, после двух статей в «Комсомолке» мне стало ясно, что мы тогда, в 1972 году, были правы и что наша версия о предательстве, похоже, полностью подтвердилась.
Придя домой, я дал жене почитать обе газеты со словами: «Наш дорогой и горячо любимый «крот» наконец-то нашелся».
— Ну и что ты об этом думаешь? — спросила она, прочитав обе статьи.
— Думаю, что эта Ольга Белан ответила на вопрос, мучивший нас столько лет. Вот он, милый «кротик», — сказал я, указывая на фотографию Гордиевского с детьми. — Ты же знаешь, что у меня неплохая зрительная память. Я его подлую рожу сразу узнал. Это он переправлял нас в Копенгагене в 1967 году, и через его руки прошли наши основные документы.
— Но ведь он бежал еще в 1985 году. Почему же наши до сих пор молчали?
— А что им было сказать, если они его прошляпили? Не сейчас, нет. Тогда, еще в 1972 году, когда мы им говорили, что в наших рядах завелся «крот». Они тогда провели трехмесячную проверку и, по-видимому, закрыли дело. Вот и думай: то ли у него был могучий единомышленник, тщательно его прикрывавший, то ли наша контрразведка оказалась не на высоте, если позволили ему в течение еще целых тринадцати с половиной лет громить наши тылы; то ли это было очередное проявление обычного партийного идиотизма по схеме: «если в наших рядах предателей нет то их и быть не может».
А как насчет коллектива, который всегда прав? Мы в 1972 году столько раз говорили, что у нас сидит «крот», так они только в 1985 году его, можно сказать, взяли, да и то дали возможность удрать.
— А эта Ольга Белан, дай его Бог крепкого здоровья и долгих лет жизни. Хоть и жалостливую статью она написала, пожалела предателя, его жену, детей. Нас-то никто не пожалел. А других, кого он предал? Небось тоже кое-кто с детьми был. А агентура из числа зарубежных друзей? Ужас! Смотри-ка, какой элитный мальчик, этот Гордиевский: папа— шишка в МИДе, старший брат— нелегал. Умер, правда. Может, и его он заложил? Сам закончил МГИМО. Разве такого могли в чем-то заподозрить? Это как раз тот случай, когда «жена Цезаря вне подозрений».
— Ну, хорошо. Но ведь ты с нашими встречался уже летом 1987 года, когда просил пересмотреть пенсию. Они ведь уже все знали о Гордиевском?
— А помнишь, что наш приятель М. сказал нам еще в 1972 году? «Даже если и обнаружится, что вас кто-то предал, вам об этом никогда не скажут». Видишь, он был прав. И не сказал бы, если бы не эта Ольга Белан.
— И что ты собираешься делать со всем этим?
— Я думаю, что надо сесть и написать письмо.
— Кому, Крючкову?
— Думаю, начальнику нашего управления. Правда, я не знаю, кто там сейчас у руля.
— Да какая разница? Кто бы там ни был, тебя туда вызовут, всыпят как следует и выставят за дверь. Ты что думаешь, они признаются, что этот Гордиевский пас предал? На твоем месте в письме я бы об этом факте даже не стала бы упоминать.
— А я так и сделаю. Завтра же сяду и напишу.
Но ни завтра, ни послезавтра письмо так и не было написано. Мы провели не одну ночь без сна, прежде чем я наконец сел и написал письмо, адресованное начальнику управления.
Со ссылкой на статьи Ольги Белан и Васильева о Гордиевском в «Собеседнике» и в «Комсомольской правде» я выразил в этом письме свое мнение об участившихся случаях измены Родине в нашей разведке, а также о явных недостатках в деле подбора кадров: слишком много «элитных мальчиков», за счет которых в основном происходят факты предательства. Молодые люди из элитной среды всеми правдами и неправдами рвутся за рубеж, и мало кого волнует вопрос о том, какая же от них будет отдача. Один из них, Лялин — генеральский сынок — чего нам стоил! Будучи оперработником лондонской резидентуры, он перешел на сторону противника в 1970 году, вследствие чего из Великобритании было выслано 105 человек, в основном работников нашей резидентуры. Теперь вот Гордиевский… В своем письме я умолчал о том, что я опознал его по фотографии в «Собеседнике».
Письмо опустил в почтовый ящик приемной КГБ на Кузнецком мосту.
Прошли Октябрьские праздники. Позвонили из нашей службы, договорились встретиться по поводу письма. На встречу к нам домой пришли два товарища. С одним из них я уже встречался летом 1987 года по поводу пересмотра пенсии. Вопрос тогда был решен положительно, и пенсию я стал с, тех пор получать 100 процентов.
Вручив «Весте» букет красных гвоздик, товарищи сообщили о том, что реакция начальника управления на мое письмо была крайне положительной. Поговорили о том о сем, о нашем нынешнем положении. О Гордиевском речь не шла, хотя оба они понимали, чем было вызвано мое письмо.
Через неделю мы снова встретились. Те же два товарища. По-видимому, при обсуждении более или менее важных вопросов необходимо участие, по крайней мере, двух представителей службы, чтобы избежать каких-либо кривотолков в будущем.
— Мы вам официально заявляем, — сказал старший из офицеров, — что нами с полной достоверностью доказано, что ваш арест в октябре 1970 года произошел вследствие предательства Гордиевского, который летом 1967 года выходил к нам на явку в Копенгагена. Он ознакомился с вашими основными документами, вскрыв конверт, в который вы их положили.
— Но… это уже точно установлено? — спросила «Веста».
— Да. Агентурные данные не оставляют никаких сомнений.
— Но ведь в своей книге он утверждает, что начал работать на английскую разведку лишь в 1974 году.
— Врет. Когда он начал работать на них точно, мы пока не знаем, но перед вашим арестом он выдал еще одну пару наших нелегалов. Они тоже были с детьми. Им удалось уйти и вернуться домой. По-видимому, начало его предательской деятельности можно отнести к концу 1968-го — началу 1970 года. Может, и раньше.
Мы конечно же находились под впечатлением от всего сказанного. Решили-таки сказать нам всю правду. А столько лет молчали! Бежал-то он еще летом 1985 года, а сейчас— конец 1990-го. И если бы не гласность— единственное и, пожалуй, самое важное достижение горбачевской перестройки, то вряд ли статья милейшей Ольги Белан в «Собеседнике» когда-либо увидела свет.
— Скажите, а вы опознали его по фотографии в «Собеседнике»? — спросил старший из пришедших.
— Разумеется. У меня неплохая зрительная память.
— Уважаемая «Веста»! — Оба встали. Мы тоже. — Разрешите вернуть вам вашу награду— медаль «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В. И. Ленина».
Это была та самая медаль, которую «Весте» торжественно вручили летом 1970 года, когда она приезжала домой, и которую отобрали на памятном заседании парткома в ноябре 1972 года.
— Товарищ «Вест»! В 1967 году вы были награждены юбилейным знаком «50 лет ВЧК— КГБ». Разрешите вручить его вам.
С этими словами старший товарищ вручил мне коробочку, внутри которой был значок в виде карающего меча на фоне щита. На встрече также были переданы грамоты и медали «За безупречную службу», датированные еще до 1971 года и хранившиеся по сию пору в сейфах службы.
— Все ограничения на общение с иностранными гражданами с вас снимаются. Вам предоставляется право поездок за рубеж.
Последнее касалось моей просьбы пересмотреть наложенные на нас ограничения в отношении общения с иностранцами, так как в Доме политпросвещения намечалось создание совместной советско-итальянской компании, и общение с иностранцами стало бы неизбежным. Впоследствии, в связи с известными политическими событиями, эта идея отпала.
— У вас теперь все будет в порядке. Мы сейчас думаем, как улучшить ваше положение. Кроме того, как вы смотрите на то, чтобы принять здесь у себя корреспондента газеты «Труд» для интервью? Дело в том, что о последствиях предательства Гордиевского еще нигде у нас не писалось. А последствия эти налицо, хотя в книге своей он об этом помалкивает, заявляя, что сотрудничать с англичанами начал с 1974 года, то есть через несколько лет после вашего ареста, пытаясь тем самым создать себе алиби. Может быть, после публикации он как-то отреагирует.
