Том Сегев - Симон Визенталь. Жизнь и легенды

По вечерам, рассказывал Визенталь, их дом освещался прожектором. Днем он ходил с пистолетом, а ночью клал его под подушку. В такие часы он, наверное, должен был особенно ценить любовь своей второй женщины, Евы Дьюкс.

4. Любовь Евы Дьюкс

Это была не юношеская романтическая любовь, а зрелая дружба между мужчиной и женщиной, которые почти с первого дня стали относиться друг к другу так, словно провели вместе долгие годы. Они познакомились в начале 70-х, когда Еве было почти пятьдесят и она была замужем уже второй раз. Визенталю было тогда шестьдесят пять.

Пухленькая и курносая Дьюкс родилась в Вене, в еврейской семье. Когда ей было четырнадцать, они эмигрировали в США. Она закончила колледж «Хантер» и Колумбийский университет и работала то редактором, то переводчиком, то журналистом. Она читала много книг и жадно поглощала газетные новости. Живая и разговорчивая, Дьюкс вращалась среди евреев свободных профессий и интересовалась обычно тем же, что интересовало «Нью-Йорк таймс» и «Нью-Йоркер». Ее преклонение перед Визенталем было безграничным, и он в ней нуждался.

В октябре 1973 года Дьюкс прислала ему письмо на немецком языке, где поделилась своими опасениями за судьбу Израиля. Она писала, что ее мучают мысли о погибших и что она страстно желает мира. Однако лично они тогда, по-видимому, знакомы еще не были, поскольку она назвала его «Уважаемый доктор Визенталь», обратилась к нему на «вы», а свое письмо подписала именем и фамилией. Но менее чем через год «доктор Визенталь» превратился в «дорогого Симона», на смену «вы» пришло «ты», а в конце письма стояло уже одно только – витиевато написанное – имя «Ева». Таким образом, подружились они где-то в промежутке между двумя этими письмами, и произошло это, по-видимому, в Нью-Йорке.

Они встречались почти каждый раз, как Визенталь туда приезжал, то есть несколько раз в году. Трудно сказать, с чего именно их дружба началась, но она запечатлена в длинных письмах, которые Дьюкс ему посылала. Все они напечатаны на машинке, и в них нет поэтических выражений любви, но отношения Дьюкс и Визенталя явно были близкими, потому что она делилась с ним такими подробностями своей повседневной жизни, какими обычно делятся со спутниками жизни.

Она перевела на английский язык роман Визенталя «Кристина», действие которого происходит во время восстания в Варшавском гетто, отредактировала английский перевод «Подсолнуха», писала Визенталю о книгах, которые читала, о фильмах, которые смотрела, присылала вырезки из заинтересовавших ее газетных статей, а когда он сообщил ей, что получает угрозы, впала в истерику. «Я вся дрожу, – писала она. – Мне хочется заплакать, чтобы успокоиться, но я не могу. Умоляю тебя, будь осторожен! Не ходи по городскому парку. Как ты добираешься до работы? Я в полном шоке. Ну вот, наконец-то мне удалось заплакать от страха. Даже когда ты ездишь на машине, меняй маршрут, а когда из машины выходишь, пусть тебя кто-нибудь встречает, даже если это будет дорого стоить. Достаточно ли у тебя денег? Надо ли мне организовать сбор пожертвований?»

Она писала, по крайней мере, раз в неделю, а иногда даже по два раза в день, и большинство ее писем были объемом от трех до пяти страниц. Она обсуждала с Визенталем современные события: войну во Вьетнаме, движение гомосексуалистов, нарушения прав человека в Африке, проблему ядерного оружия, – а также писала, что мир превращается в Содом и Гоморру и приближается к своему концу. Высказывалась она и об Израиле. «Я считаю, – говорится в одном писем, – что нам нельзя отказываться от некоторых территорий». Под «территориями» она имела в виду Голанские высоты и Иерусалим.

Она рассказывала о своих кошках и домашних растениях, о шишке, появившейся в «несимпатичном месте» на ее теле, о денежных проблемах, а о своих друзьях писала так, словно они были и друзьями Визенталя: этот сделал то-то, а та сказала то-то, этот позвонил, а та забежала в гости. «Кей и Берт довезли меня до метро в Куинсе, а оттуда добраться уже было легко. В 6:50 я уже находилась на 86-й улице и в Лексингтоне».

Иногда она кокетничала с Визенталем, как девочка, а иногда вела себя, как его мать. Например, когда он собирался в Нью-Йорк, напоминала ему, чтобы он взял с собой теплую верхнюю одежду, свитер, перчатки и шарф, и договаривалась с гостиницами, чтобы ему помогли донести до номера чемоданы.

В 1975 году она написала, что решила со вторым мужем развестись. По ее словам, тот уже успел найти себе квартиру, но ей самой пока этого сделать не удалось. Однако Визенталь, который уже из предыдущих ее писем знал, что у нее с мужем нелады, ответил осторожно: «Ты должна понимать, что мне трудно дать тебе совет, потому что я в этом вопросе необъективен».

Время от времени Дьюкс приезжала в Европу, однако не в Вену. Судя по всему, они встречались в Амстердаме. На их совместной фотографии она смотрит на него счастливыми глазами, а он улыбается умиротворенной улыбкой. Видно, что им друг с другом хорошо.

Его письма к ней были короче, чем ее, и хотя к ее жизни он интерес и проявлял, однако собственную душу раскрывал перед ней редко и нуждался, по-видимому, главным образом в ее обожании и поддержке. Однажды, вернувшись из отпуска и не найдя от нее письма, он написал: «Пожалуйста, напиши мне, как ты. Сразу по возвращении мне пришлось ехать в Германию, чтобы выступить в качестве свидетеля на суде над одним антисемитом, и мне устроили там такую антисемитскую демонстрацию, что ее трудно описать словами. Пожалуйста, напиши мне!!!» Это было в разгар конфликта с Крайским. Ева попыталась уговорить дирижера Леонарда Бернстайна выступить в поддержку Визенталя, но безуспешно.

Ее любовь к Визенталю так никогда и не угасла, но он, судя по всему, своих чувств к ней – как и к некоторым другим людям тоже – сохранить не сумел.

Судебный процесс по иску Визенталя к Крайскому тем временем продолжался, однако на заседания Визенталь не ходил. Однажды, когда он сидел в приемной у врача, профессора Курта Польцера, дверь кабинета Польцера открылась, и оттуда, вместе с самим профессором, вышел пациент. Это был Крайский. Он остановился возле Визенталя, но ничего не сказал. Визенталь тоже молчал. Ничего не говорил и профессор. «Как он себя чувствует?» – спросил, наконец, Визенталь, обращаясь к Польцеру. Крайский с трудом подавил улыбку и вышел.

Судья Бруно Вайс не оставил от улик Крайского камня на камне. Свидетель, утверждавший, что знал о сотрудничестве Визенталя с Оберлендером, к тому времени уже умер; один из двух свидетелей, говоривших, что видели Визенталя в Тарнуве, – тоже; что касается Карла Хайнца Вайдницера (который, даже по мнению самой канцелярии Крайского – как свидетельствует один из служебных документов, – действовал из антисемитских побуждений), то он был вызван для дачи показаний, но судья пришел к выводу, что его показания никакой юридической силы иметь не могут, так как за много лет до того он заболел амнезией. В результате Крайский был признан виновным в клевете и суд присудил ему заплатить Визенталю денежную компенсацию. Однако через несколько месяцев после этого, в июле 1990 года, Крайский скончался, а его наследники платить отказались.