Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
Дикие выходки поэта отвращали от него истинных друзей. Он умудрился рассориться даже с родными.
Мать С. Есенина с сыном Александром
«Дорогой отец! – писал Сергей Александрович 20 августа. – Пишу тебе очень сжато. Первое то, что я женат. Второе то, что с Катькой я в ссоре.
Я всё понял. Мать ездила в Москву вовсе не ко мне, а к своему сыну[129]. Теперь я понял, куда делись эти злосчастные 3000 рублей. Я всё узнал от прислуги. Когда мать приезжала, он приходил ко мне на квартиру. Передай ей, чтоб больше нога её в Москве не была.
Деньги тебе задержались не по моей вине. Катька обманула Соню и меня. Она получила деньги и сказала, что послала их. Потом Илюша выяснил. Пусть она идет к чёрту хоть в шоколадницы. Ведь при всех возможностях никуда не попала и научилась только благодаря Т. Ф. выжимать меня».
Т. Ф. – Татьяна Фёдоровна, мать Есенина, но в письме поэт предпочёл ограничиться инициалами её имени и отчества, так обиделся на то, что у неё есть ещё сын, которого она предпочитает ему. 3000 рублей (о них упоминалось выше), которые Сергей Александрович дал на строительство дома (вместо сгоревшего), Татьяна Фёдоровна, конечно, не истратила, выделив лишь какую-то сумму «незаконному сыну». Отказываться за это от матери («чтоб больше её нога в Москве не была») – нонсенс. Тем более человеку, систематически поившему и кормившему всякого рода прихлебателей.
Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.
«Письмо матери», апрель 1924
И подумать только, эти строки и письмо отцу разделяет лишь год с небольшим!
Но вернёмся к октябрьскому циклу стихов. Они очень автобиографичны и раскрывают душевные переживания поэта. Прежде всего – разочарование в жизни.
Мчится на тройке чужая младость.
Где моё счастье? Где моя радость?
«Снежная замять крутит бойко…»
Сожаление о прошедшей молодости и зря растраченных силах.
Вечером синим, вечером лунным
Был я когда-то красивым и юным.
* * *
Уже давно глаза мои остыли
На любви, на картах и вине
Вообще жизнь – это повторение в каждом поколении одних и тех же ошибок и разочарований.
И потому, что я постиг
Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, –
Я говорю на каждый миг,
Что всё на свете повторимо.
Словом, есенинские экспромты осени 1925 года говорят нам о предчувствии поэтом неотвратимого: «Мчится на тройке чужая младость. Где моё счастье? Где моя радость?..», «Неудержимо, неповторимо всё пролетело… далече… мимо…», «Кругом весна, жизнь моя кончается…».
«Хорошо… Я лягу». Есенин стал явно избегать жены. С 3 по 6 ноября он был в Ленинграде, где заявил поэту Илье Садофьеву:
– Я живу с человеком, которого ненавижу. – А через минуту добавил: – Я давным-давно был бы трупом, но человек, с которым я живу, удерживает меня от смерти.
А этот «человек», то есть жена, отмечала в своём календаре: «7 ноября – гостит у Савкиных, Светлова, Наседкина, 8–9 ноября – у Якулова, 11 ноября – у Наседкина. Везде выпивка».
О.К. Толстая, мать Софьи Андреевны, дала зарисовку обстановки, которую создал Есенин в доме супруги: «Нет слов, чтобы описать, что я пережила за несчастную Соню. Вся эта осень, со времени возвращения их из Баку, это был сплошной кошмар. И как Соня могла это выносить, как она могла продолжать его любить – это просто непонятно и, вероятно, объясняется лишь тайной любви. А любила она его, по-видимому, безмерно, и, как она сама говорила, в её любви было много материнского, как к больному ребёнку. Его поступки, всё его глумление над нею и, вместе с тем, безумную, оскорбительную ревность – она всё объясняла болезнью и переносила безропотно, молчаливо, никогда никому не жалуясь. Описать всё, что он проделывал, невозможно, да и слишком тяжело».
Как и Бениславская, Софья Андреевна была счастлива (!) близостью с Есениным. 8 октября она написала другу Толстых известному юристу А.Ф. Кони: «Мне очень хорошо жить на свете, потому что я очень люблю своего мужа и потому, что он замечательный человек. И оттого, что я люблю, и оттого, что он такой, – у меня очень хорошо на душе, и я знаю, что становлюсь лучше и мягче душой».
Более пространно своё отношение к поэту и человеку Софья Андреевна изложила в письме к Волошиным от 23 ноября, за три дня до того, как Есенин лёг на лечение в психиатрическую клинику: «Дорогие мои, я очень влюбилась, а потом замуж вышла, и так меня это завертело, что я от всего мира оторвалась и только в одну точку смотрю».
Этой точкой, пупом земли стал для Софьи Андреевны великий поэт, истерзавший себя и ближайшее окружение своей непредсказуемостью и дикими выходками. Но для Толстой (как раньше для Дункан) он оставался единственным в человеческом муравейнике и ребёнком, к тому же больным.
«Все мои интересы, – исповедовалась Софья Андреевна, – вниманья, заботы на него направлены. Только чтобы ему хорошо было, трясусь над ним, плачу и беспокоюсь. Он очень, очень болен. Он пьёт, у него ужасные нервы и сильный активный процесс в обоих лёгких. И я никак не могу уложить его лечиться – то дела мешают, то он сам не хочет.
Он на глазах у меня тает, и я ужасно мучаюсь. А так всё очень, очень хорошо, потому что между нами очень большая любовь и близость и он чудесный. Я совсем отошла от своего прежнего круга, почти никого не видаю и, как Душечка, с головой в литературной жизни и видаю главным образом литературную публику.
Иногда думаю, что моя жизнь нечто вроде весьма увесистого креста, который я добровольно и сознательно с самого начала взвалила себе на плечи, а иногда думаю, что я самая счастливая женщина, и думаю – за что? Маруся, дайте Вашу руку, пожмите мою и согласимся в одном – поэты как мужья – никудышные, а любить их можно до ужаса и нянчиться с ними чудесно, и сами они удивительные».
Из откровений Толстой следует, что супружеская жизнь была для неё крестом, и притом увесистым. В православном вероучении крест – символ
