Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
Мне за песнею и за вином
Показалась ты той берёзкой,
Что стоит под родимым окном.
В период с 19 по 24 сентября Есенин написал стихотворения «Эх вы, сани! А кони, кони!..», «Снежная замять дробится и колется…», «Синий туман. Снеговое раздолье…». Софья Андреевна говорила об их рождении:
– Необычайное многообразие, яркость, величавость, сказочная, фантастическая красота нашей зимы увлекали Есенина, пробуждали в нём высокие поэтические настроения, рождали новые прекрасные образы и сравнения… В течение трёх месяцев, почти до самой своей смерти, Есенин не оставлял этой темы и написал двенадцать стихотворений, в которых отразилась русская зимняя природа.
Да, отразилась, но не только. На наш взгляд, в этом «зимнем» цикле главное всё-таки не природа, а личность самого поэта: его жизнь, его думы и чаяния, разочарования и надежды:
Снежная замять дробится и колется,
Сверху озябшая светит луна.
Снова я вижу родную околицу,
Через метель огонёк у окна.
Все мы бездомники, много ли нужно нам.
То, что далось мне, про то и пою.
Вот я опять за родительским ужином,
Снова я вижу старушку мою.
Смотрит, а очи слезятся, слезятся,
Тихо, безмолвно, как будто без мук.
Хочет за чайную чашку взяться –
Чайная чашка скользит из рук.
Милая, добрая, старая, нежная,
С думами грустными ты не дружись,
Слушай, под эту гармонику снежную
Я расскажу про свою тебе жизнь.
Уезжая в Баку, Софья Андреевна писала Наседкину: «Как Сергей себя чувствует душой и телом, очень мне трудно сказать. Выглядит он, кажется, немножко лучше. А вообще он квёленький, и у меня за него сердце болит, болит».
То, что поэт был болен, и болен серьёзно, показало его выступление в Доме печати в конце сентября.
Есенина встретили аплодисментами, но он, всегда дороживший вниманием публики, на этот раз отнёсся к её приветствиям равнодушно. Поэт П. Чихачёв говорил позднее:
– Чувствовалось, что он очень устал и то, что раньше радовало и волновало его, теперь стало безразличным. Читал он очень грустные стихи: «Цветы мне говорят прощай…», «Ты меня не любишь, не жалеешь…». Читал невесело, с душевным надрывом.
О явном физическом недомогании и душевном дискомфорте поэта свидетельствует и другой мемуарист:
«Голос у него был хриплый. Читал он с большим напряжением. Градом с него лил пот. Начал читать – “Синий туман. Снеговое раздолье…”:
Синий туман. Снеговое раздолье,
Тонкий лимонный лунный свет.
Сердцу приятно с тихою болью
Что-нибудь вспомнить из ранних лет.
Вдруг остановился – никак не мог прочесть заключительные восемь строк этого вещего стихотворения:
Все успокоились, все там будем,
Как в этой жизни радей не радей, –
Вот почему так тянусь я к людям,
Вот почему так люблю людей.
Вот отчего я чуть-чуть не заплакал
И, улыбаясь, душой погас, –
Эту избу на крыльце с собакой
Словно я вижу в последний раз.
Его охватило волнение. Он не мог произнести ни слова. Его душили слёзы. Прервал чтение. Через несколько мгновений овладел собой. С трудом дочитал до конца последние строки. Это публичное выступление Есенина было последним в его жизни. Есенин прощался с эстрадой».
«Только ли с эстрадой?» – спросим мы.
Второй месяц осени 1925 года тоже прошёл относительно спокойно. В. Наседкин вспоминал: «Октябрьский вечер. На столе журналы, бумаги. После обеда Есенин просматривает вырезки. Напротив с “Вечёркой” в руках я, Софья Андреевна сидит на диване. Светло, спокойно, тихо. Именно тихо. Есенин в такие вечера был тих».
Иногда ходили в кино. «Последний раз я видел Есенина в кафе “Капулер”, – рассказывал Н. Захаров-Мэнский. – Он шёл в кино с С.А. Толстой и сестрой Катей. Если не ошибаюсь, они шли на “Михаэля” – превосходную инсценировку романа Банга. Это снова был прежний Серёжа, тихий и милый, грустный немного…»
Благостную картину в Померанцевом переулке наблюдал и писатель Ю.Н. Либединский: «Странно было увидеть Сергея в удобной, порядливой квартире, где всё словно создано для серьёзного и тихого писательского труда».
Юрий Николаевич застал у Есенина одного из его друзей. С ним произошёл серьёзный и страстный разговор о пути российского крестьянства. Сергей Александрович в разговоре не участвовал, но с интересом следил за дискуссией.
Были беседы и темы более близкие Есенину – о поэзии и вообще о литературе, о русском языке.
– Поэт должен чутко прислушиваться к случайным разговорам крестьян, рабочих и интеллигенции, – говорил Сергей Александрович В. Наседкину, – особенно к разговорам, эмоционально сильно окрашенным. Тут поэту открывается целый клад. Новая интонация или новое интересное выражение к писателю идут из живого разговорного языка.
«Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля был настольной книгой. Интересен случай, связанный с именем его младшего коллеги. Как-то Есенин ехал с приятелями В.И. Вольпиным и В.И. Эрлихом. Не успела пролётка остановиться, как была окружена изрядной толпой. С трудом к поэту пробилась женщина лет сорока, чёрненькая, невзрачная. Попросила автограф и назвала свою фамилию – Брокгауз.
– А… словарь? – спросил Сергей Александрович.
– Да-да, это мой дядя.
– Здесь неудобно. Едем с нами, – предложил Есенин и втащил любительницу автографов на пролётку.
Спутники поэта не слышали его разговора с «Брокгаузихой», очень удивились её внезапному соседству и с присущей им свободой в обращении осведомились, с чего это ему вздумалось прихватить «эту дурёху».
…Есенин до конца жизни мечтал о своём журнале. В. Наседкин и Софья Андреевна несколько вечеров высчитывали, во что это обойдётся: стоимость бумаги, типографские работы, тираж, авторские гонорары.
Толстая фактически выполняла роль секретаря, принимала участие в подготовке собрания сочинений Есенина. Она переписала многие стихотворения поэта, и они вскоре стали первоисточником, так как подлинники затерялись. Сергей Александрович не любил держать лишнюю бумагу, раздаривал автографы, и его раздражало стремление жены сохранить каждую написанную им строчку.
– Она заживо из меня музей хочет сделать, – сетовал поэт. – Какой ужас! Как это тяжело. Везде во всём музей.
Софья Андреевна содействовала публикации новых произведений Есенина, ходила с ним по издательствам. О её участии в подготовке собрания сочинений рассказал редактор Госиздата И.В. Евдокимов:
«Мы уселись за стол. Я выложил стихотворения. Есенин исхудал, побледнел, руки у него тряслись, на лице его, словно от непосильной работы, была глубочайшая усталость, он капризничал, покрикивал на жену, был груб с нею. И тотчас, наклоняясь к ней, с
