Андрей Ерёмин - Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков

С магическим миросозерцанием автор связывает и происхождение коллективного, родового сознания, а также влияние его на культуру и вообще на развитие человеческого общества.

Известно, что коллективные, магические представления подавляют творческое начало в личности. Взятые вместе, они глубоко антагонистичны христианскому учению о человеке. «В коллективе, подчинённом воле царя–мага, — пишет отец Александр, — личность должна раствориться среди племенного целого, ибо властителям легче управлять «массой», нежели личностями» [258].

Результат оказывается трагичным: коллективное магическое сознание давит на народы, «парализует творческую активность и религиозный гений человечества», тормозит развитие культуры [259].

Читая эти строки, мы не должны забывать, что они были написаны в самом эпицентре современной магической, коллективистской цивилизации, явившей всему миру очередной пример духовной, культурной и экономической стагнации.

Рассматривая во втором томе первобытные культы, порождённые угасающим религиозным сознанием и жаждой самоутверждения, отец Александр, прежде всего, исследует происхождение культа Богини Матери. Глубинные мифологические корни этого культа он обнаруживает в различных языческих религиях: то ей поклоняются под именем Судьбы или Рока, или Необходимости, то под видом все порождающей Бездны или Материи. Но, в любом случае, её ставят всегда выше прочих богов.

Можно было бы пройти мимо, казалось бы, экзотической темы, если бы не очевидные проявления древнего культа в современной жизни России. Ведь все советские идеологические мифы так или иначе были пропитаны отголосками этого поклонения. Взять хотя бы, к примеру, патриотическое воспитание (понятие «Родина–мать») или песни о судьбе (постоянная тема советских композиторов). Могучая гордая женщина, антипод Честнейшей Херувим, вместе с другими языческими символами до сих пор смотрит на нас с советских «икон» на станциях московского метро, а её статуи красуются в различных скульптурных группах, и все это доказывает, насколько легко подсознание, освобождённое пропагандой от настоящей веры, впускает в себя элементы языческой архаики…

Другая тема первых глав «Магизма и Единобожия» — пути возникновения доисторического мистицизма. К нему, согласно отцу Александру, восходит не только большинство экстатических языческих культов, вроде шаманских, но также и некоторые пророческие движения древнего Израиля. Вообще же, тема мистики, её происхождения и развития — одна из наиболее проработанных и самых интересных во всём шеститомнике. При этом экскурсы в мистицизм не перегружены необыкновенными историями и приключениями из мира духов. Если автор и использует такие примеры, их цель одна — показать место мистических переживаний в истории религий. И оказывается, что это место совсем не простое, не однозначное….

После погружения в мир древнейших магических культов отец Александр прослеживает развитие языческих представлений в древних цивилизациях Египта, Шумера, Греции и древней Индии. Там в борьбе двух начал — магии и чистой религиозности — в конце концов победила магия.

Но вот в следующих частях книги мы уже видим, как тонкий, еле заметный ручеёк Единобожия пробивается то тут, то там через воздвигнутые Магизмом преграды язычества в самых различных уголках Древнего мира: в том же Египте и в Древней Месопотамии, Индии и Греции. Однако «полноводной рекой, приведшей к возникновению религии Откровения», он становится не в могучих цивилизациях, а в маленьком Израиле, который теперь попадает в центр повествования автора.

Важно отметить, что такое развитие событий отец Александр отнюдь не рассматривает как результат эволюции религий. Вслед за Ж. Даниэлу он считает Божественное Откровение Израилю вторжением в историю Трансцендентного Бога, т. е. чудом. Но, с другой стороны, это не означает, что Откровение он видит как одностороннее и тираническое воздействие на человека. В Откровении, по мысли автора, приоткрывается тайна Богочеловечества… «преломление небесного света в духе сынов Земли».

Вот почему с темой Откровения так тесно связана тема призвания. Призвания Авраама, Исаака, Иакова и вообще призвания сынов Израиля.

Призвание — это тайна, которую нельзя определить однозначно. Но вот какие ориентиры даёт нам отец Александр: прежде всего подробное описание исторического фона событий, особенностей национальной культуры Израиля и состояния религиозных взглядов. Его рассказ намного короче, чем известные работы на эту тему Соловьева, Бердяева и Булгакова, но его нельзя назвать поверхностным; эта краткость рождается, благодаря лаконичности метафорического языка автора и ясной логике повествования. «Религиозное призвание Израиля, — пишет отец Александр, — было даром великим и мучительным, и вся история народа–скитальца стояла под знаком борьбы, под знаком «исхода» — исхода Авраама из Харана, исхода из Египетского рабства, Вавилонского плена, из пут обрядовой религии. Величайшим «Исходом» был исход Израиля в Христианство, который совершила лишь часть народа» [260]. Вслед за отцом С. Булгаковым отец Александр видит на Израиле «печать избранничества и осевого положения в Истории». И этим избранничеством он объясняет отношение Израиля к Евангельскому событию. Именно осевое положение в Истории определяет «двойственность Израиля, родившего Мессию и отвергшего Мессию». Более того, с «величием и славой избранных Богом людей» отец Александр связывает благо всех племён и народов.

В то же время отец Александр начинает развивать мысль об универсальном характере Божественного Откровения, данного сначала праотцам Израиля, а затем через пророков и Христа — всему человечеству. «Обетование Израилю, — утверждает он, — не носило узкоплеменного характера». Но светлая точка, возникшая «среди сумерек многобожия, должна была расти, расширяться и превратиться в конце концов в Новый Завет». Здесь отец Александр видит истоки вселенского характера Нового Израиля — Христовой Церкви….

Еще одна тема, поднимаемая в «Магизме и Единобожии» (связанная с Обетованием и Избранием), — это тема Союза–Завета, и самые блестящие страницы второго тома посвящены главному герою Ветхого Завета — пророку Моисею. Глава о нём возможно ещё и потому так трогает сердце, что многое в портрете Моисея напоминает самого отца Александра. Ведь им обоим в избытке была дана возможность и сила вдохнуть веру в окружающих их людей, укрепить их на пути поиска истины, вывести их из духовного рабства. И очевидно, что личный духовный опыт позволил автору написать, что именно «в общении с открывавшимся ему в горах Владыкой Вселенной черпал еврейский пророк силы для совершения своего непосильного подвига» [261].