Голда Меир - Моя жизнь

Мне было семьдесят лет. Семьдесят - это не грех, конечно, но и не шутка. Я опять болела в 1967 году и, как вы понимаете, Шестидневная война и формирование Маараха не слишком согласовывались с врачебными предписаниями. Я чувствовала, что мне действительно необходим покой и отдых, и тут никто уже не мог меня отговорить. Я поехала В Штаты по делам израильского займа, навестила в Коннектикуте Менахема, Айю и детей: Айя получила стипендию в университете, Менахем преподавал игру на виолончели. Я даже провела несколько недель в Швейцарии - это были первые настоящие каникулы в моей жизни, и когда я вернулась домой, я почувствовала себя как будто только что родилась.

Однако положение дома не слишком улучшилось. Несмотря на прекращение огня, на Суэцком канале шло нечто вроде войны. Египтяне, зная, что русские уже поставили им новые пушки, танки и самолеты вместо тех, что были потеряны в Шестидневной войне, расхрабрились и то и дело устраивали настоящую бомбовую завесу. «Придет время - мы нанесем удар!» - гремел Насер и повторял так называемые «принципы египетской политики»: ни переговоров, ни мира, ни признания Израиля. Весной 1969 года он начал «войну на истощение».

Тем, кто наблюдал все это издалека, постоянный обстрел позиций израильской армии на канале казался, вероятно, просто одним из «инцидентов», которые происходят на Ближнем Востоке с незапамятных времен; ну, еще одно доказательство невозможности сосуществования между арабами и евреями; по-видимому, никто за границей не относился серьезно к постоянному нарушению Египтом договора о прекращении огня. Но мы относились вполне серьезно, потому что знали, что эти нарушения обещают в будущем, и потому начали строить оборонительную линию - линию Бар-Лева - чтобы защищать наши войска по обоим берегам канала.

В это же время арабские террористические организации, которым не удалось спровоцировать серьезные антиизраильские действия на контролируемых территориях - если не считать спонтанного, хоть и выражавшего глубокие чувства марша протеста в Хевроне или забастовки в Дженине, - решил перейти к террористическим действиям за тысячи миль от Израиля. Разумеется, для них это было куда безопаснее, и куда эффективнее тоже, да и выбор мишеней был широкий, в том числе гражданская авиация и ни в чем не повинные пассажиры на чужих аэродромах. К тому же террористы в то время вовсе не собирались ограничиться одними евреями. Саудовская Аравия следила за тем, чтобы Эль-Фаттах не нуждался в деньгах; Насер снова послал ей официальное благословение («Эль-Фаттах, - сказал он, - выполняет важнейшую задачу, пуская кровь врагу»); король Хуссейн опять блеснул искусством канатоходца. Но, как и в Шестидневную войну и тут просчитался, с энтузиазмом поддержав террористов, которые скоро начали отчаянную борьбу с ним за господство в Иордании и стали для него много опаснее, чем для нас. Когда в 1970 году ему пришлось худо от палестинских террористических организаций и он, как затравленный, стал озираться по сторонам в поисках помощи, мне пришло в голову, что он похож на человека, убившего отца и мать, который просит о милосердии на основании того, что он сирота.

На севере мира не было тоже. Южный Ливан постепенно превращался в игровую площадку для террористов. Города, поселки и фермы Израиля даже школьные автобусы с детьми постоянно подвергались обстрелу из мест, получивших название «Фаттахландии», а ливанское правительство проливало крокодиловы слезы, заявляя, что ничего не может сделать с террористами и с тем, что Ливан стал базой для их операций и местом их тренировки.

Но мы решили оборонять линию прекращения огня, не обращая внимания ни на Насера, ни на Фаттах, более того мы решили продолжать поиски путей к миру, хотя и не радовало сердце это занятие. Мы привыкли не терять надежды в любой обстановке, в основном благодаря тому, что наши молодые люди ради будущего Израиля соглашались неделями сидеть на Хермоне, в Синае и в Иорданской долине, удерживая линию прекращения огня, что не доставляло им удовольствия. Надо понять, какие жертвы они приносили. Это была армия резервистов - фермеров, официантов, студентов, владельцев химчисток, врачей, шоферов и так далее - мало было среди них профессиональных военных, получающих приличную зарплату за свою военную службу. Эти люди пошли по призыву, великолепно исполнили свой долг и теперь больше всего на свете хотели вернуться домой. У них были свои дела и свои обязанности и, право же, никогда еще свет не видел такой грустной армии победителей, ибо война, которую они выиграли, так никогда и не кончилась. Резервисты возвращались по домам на несколько недель или месяцев, а потом их призывали снова. Они ворчали, бурчали, но принимали необходимость стоять на линии прекращения огня, пока не будет достигнут постоянный мир.

26 февраля 1969 года мой дорогой друг Леви Эшкол, с которым я столько лет проработала и которого так любила и уважала, умер от сердечного приступа. Я узнала об этом дома и несколько минут сидела у телефона, оглушенная настолько, что даже не могла собраться с силами и попросить кого-нибудь отвезти меня в Иерусалим. Казалось невозможным, что Эшкола нет больше. Ведь я только вчера с ним разговаривала, ведь мы условились о встрече на завтра. Я не могла вообразить, что теперь будет, и кто станет премьер-министром вместо него. Приехав в Иерусалим, я сначала пошла к Эшколу домой. Потом министры собрались на чрезвычайное заседание, а я сидела в чьем-то кабинете, ожидая конца заседания, чтобы узнать насчет похорон. И тут вошел израильский журналист.

- Я понимаю, что ты сейчас переживаешь, - сказал он. - Но я прямо из Кнессета. Все говорят одно: Голда должна вернуться

- Не понимаю, о чем ты говоришь, - ответила я гневно. - Пожалуйста, не тревожь меня сейчас. Сейчас не время говорить о политике. Пожалуйста, пожалуйста, уходи!

- Ладно, - сказал он. - Но мой редактор хочет знать, где ты будешь сегодня вечером. Он хочет с тобой поговорить.

- Слушай, - сказала я. - Я никого не хочу видеть. Я ничего не знаю и не хочу ничего знать. Я только хочу, чтобы ты оставил меня в покое.

Заседание кабинета закончилось. Игал Аллон - заместитель премьер-министра - стал временно исполняющим обязанности премьера. Я вместе с министрами опять пошла к Мириам Эшкол. Вечером я возвратилась в Тель-Авив. В 10 часов вечера явился редактор газеты. «Пришел сообщить тебе, - сказал он, - все решили, что ты должна занять место Эшкола. Ты - единственный человек в партии, по общему мнению, достаточно для этого авторитетный, опытный и уважаемый».

Если бы я была в другом настроении, я бы напомнила ему, что при недавнем опросе общественного мнения - кто должен стать премьер-министром? я получила как раз три процента голосов, что никак не назовешь подавляющим большинством, хоть я ничуть не огорчилась. Больше всех голосов получил Моше Даян, да и Игал Аллон получил немало. Но не то у меня было настроение, чтобы все это обсуждать. «Эшкола еще не похоронили, - сказала я редактору, - а ты уже приходишь об этом со мной разговаривать?» И отправила его домой.