Людмила Анисарова - Новиков-Прибой

«Но всё-таки, — пишет Водопьянов, — роман Новикова-Прибоя — главная книга о Цусиме. Да, написана матросом, но этот матрос в короткие часы отдыха читает „Введение в философию“ Паульсена и на равных ведёт беседы с самым образованным офицером на броненосце. Приходская школа за спиной? Но разве мало славных имён дала России приходская школа? Мужик, крестьянин? Но это была прочная и грамотная крестьянская семья».

Однако Водопьянову казалось, что у него всё-таки недостаточно аргументов для защиты любимого писателя. Хотелось найти фразу, весомую и неотразимую, как «прямое попадание двенадцатидюймового снаряда».

Помог случай.

«В погожий августовский полдень, — рассказывает автор статьи, — мы вышли на просторный балкон лоцманской станции на берегу Финского залива в Старом Петергофе. Кто подышать свежим воздухом, кто, наоборот, отравить лёгкие новой дозой никотина. Два лоцмана, инженер-электронщик и два молоденьких техника-связиста. Оптическое чудо — рефракция — приподняла над горизонтом очертания противоположного берега; по левую руку она же вытянула ввысь силуэт Кронштадта с его заводскими трубами, судовыми мачтами и куполом знаменитого Морского собора. По Морскому каналу в сторону Санкт-Петербурга шёл большой и тяжёлый сухогруз „Магнитогорск“, приближался к траверзу нашей станции.

— До него сейчас примерно двадцать два кабельтова, а можно разглядеть даже марку на трубе и бурун под форштевнем, — сказал электронщик.

— Ну и что? — спросил радист. — Видимость хорошая.

— Просто вспомнилось из „Цусимы“ Новикова-Прибоя: „Стрельбу из главного калибра открыли с дистанции девятнадцати кабельтовых“. А тогдашние линейные броненосцы по размерам были примерно с этот грузовик.

— Что с того?

— Да как-то не по себе представить, что с такого расстояния швыряются друг в друга полутонными игрушками.

— Слушайте вы больше этого Новикова, который Прибой, — опять встрял в разговор радист. — Матрос, баталеркой заведовал, а туда же. Там он описал, как команда стоит в очереди у лоханки с водкой, — вот это по его части. А недолёты-перелёты, повороты-построения — тут, простите за грубость, вспоминаются свинья и апельсины.

Мой коллега-лоцман из бывалых капитанов, обошедший весь свет, человек чётких мыслей и несколько резковатых суждений, шлёпнул обеими ладонями по железным поручням балкона, сжал пальцы до побеления суставов и отчеканил, не поворачиваясь к радисту:

— Вы безнадёжно запутались. На броненосце „Орёл“ в бою действительно участвовал баталер Новиков. Просто Новиков. Алексей Силыч Новиков-Прибой, когда писал роман „Цусима“, был уже известным русским писателем.

И добавил при общем молчании:

— А лохань для раздачи водки на кораблях называлась ендовой. Ен-до-ва.

Спасибо, коллега, за помощь и выручку».

А ваша покорная слуга от имени всех, кому дорога память об Алексее Силыче Новикове-Прибое, благодарит моряка Водопьянова за то, что он в своё время не поленился рассказать читателям эту любопытную и поучительную историю.

Имя популярнейшего в своё время советского писателя-мариниста Алексея Силыча Новикова-Прибоя носят названные в честь него улицы в разных городах, набережная Москвы-реки, круизный теплоход на Волге, библиотеки и литературные объединения.

Тёплая память о человеке и писателе живёт в мемориальной гостиной его квартиры в Большом Кисловском переулке в Москве, в музее на даче в Тарасовке и музее в селе Матвеевское, на родине писателя.

Хозяйка и экскурсовод домашнего музея на даче Новикова-Прибоя — Ирина Алексеевна Новикова, дочь Алексея Силыча. Биолог по профессии, жена писателя-натуралиста А. Н. Стрижёва, мама, бабушка, а теперь уже и прабабушка, Ирина Алексеевна на протяжении всей своей жизни ни на день не отвлеклась от возложенной на неё судьбой миссии — бережно хранить и собирать всё, что имеет отношение к жизни и творчеству её отца.

Ирина Алексеевна — невысокая, стройная, миловидная женщина. Уже перешагнув свои семьдесят пять, выглядит прекрасно. Несмотря на больные ноги, подвижна, бодра, легка на подъём. Весь её облик — интеллигентный, собранный, скромный, светлый — притягивает и внушает уважение. Подкупают проницательный, спокойный взгляд серых глаз и сдержанная, мудрая улыбка.

Ирина Алексеевна с неизменным увлечением проводит экскурсию по дому-музею в Тарасовке, сколько бы человек его ни посетило — один-два или больше десятка. Кто здесь бывает? Жители посёлка, дачники, учащиеся местной школы. Из Москвы приезжают знатоки творчества Новикова-Прибоя, заглядывают военные моряки. Наведываются потомки цусимцев.

Поднимаясь по узкой лестнице (той самой, которую когда-то спроектировал Владимир Полиевктович Костенко) на второй этаж, гости музея сразу же видят первый экспонат — афишу: «Художественный фильм „Капитан первого ранга“ по одноимённому роману А. Новикова-Прибоя. Таллинская студия, 1958 год». «Прекрасная была лента, — замечает Ирина Алексеевна. — Но случилось, что режиссёр Александр Мандрыкин покинул страну и фильм сняли с проката».

Лестница приводит в маленькую прихожую. Из неё две двери ведут в комнаты, где располагается основная экспозиция музея, а третья — на маленькую террасу. На этой терраске, в «светёлке», Алексей Силыч, как рассказывает Ирина Алексеевна, любил пить чай. Сюда приглашались самые близкие друзья. Бывали здесь Перегудов, Пришвин, Сергеев-Ценский. А уж большие шумные застолья устраивались на нарядной, с разноцветными стёклами большой террасе внизу. Здесь на столе стоял начищенный до блеска самовар, и Алексей Силыч, спускаясь со своего второго этажа к чаепитию (Мария Людвиговна обычно пекла к пяти часам вечера пирог), с удовольствием напевал: «У самовара — я и моя Маша…»

Две комнаты второго этажа — это и есть непосредственно музей. В первой из них Ирина Алексеевна собрала фотографии родных и друзей отца, книги, сувениры, памятные подарки (главный из них — от Ленинградского военно-морского музея — макет броненосца «Орёл», подаренный писателю на шестидесятилетие), известный дружеский шарж на Новикова-Прибоя знаменитых Кукрыниксов. Сюда же попала часть обширной переписки Алексея Силыча с ветеранами-цусимцами и читателями его произведений.

Ирина Алексеевна обращает внимание на две картины инженера Костенко, которые написаны пастелью во время похода. На одной — стоянка эскадры на Мадагаскаре, на другой — один из моментов боя.

Третья комната — кабинет писателя — уже многие годы сохраняется такой, какой была при его жизни. Возле окна, из которого видна река Клязьма, заливной луг на её противоположном берегу и лес, стоит небольшой письменный стол, обитый сверху коричневой клеёнкой. На нём портативная пишущая машинка «Корона», самодельный светильник — «коптилка» из плоской консервной банки, простая стеклянная чернильница, школьная деревянная ручка со стальным пером, писчая бумага. Около стола — стул с изогнутой спинкой. Рядом в углу висит большая самодельная полка со множеством книг по морскому делу и садоводству, различными справочниками, несколькими томами словаря Брокгауза и Ефрона, энциклопедиями, журналами об охоте.