Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Абрамовна Воронель
– Что ты думаешь о мамином рассказе? – спросил он. – Это правда или фантазия?
– У Лины нет и намека на фантазию. Ее четкий ум всегда идет прямой дорогой реальности.
– Значит, мое появление на свет – просто чудо. Что бы со мной было, если бы Сталин не умер? А что было бы, если бы мама не скрыла от всех мое еврейство? Все было бы иначе. К этому не просто к привыкнуть. Ведь я всю жизнь был русский Столяров, а теперь я еврей Гинзбург. Я весь вечер себе повторяю: я – Марат Гинзбург, я – Марат Гинзбург. Теперь я другой человек – Марат Гинзбург, у меня другие симпатии и другой взгляд на мир. Я смотрю в зеркало и вижу то же лицо, те же руки, те же глаза. Кто же я? Обними меня и скажи, я стал от этой перемены лучше или хуже?
И он заскользил по мне пальцами рук и ног – хуже он наверняка не стал, так что последняя ночь прошла, как один миг.
– Я передумал, – сказал Марат на прощанье, – я сегодня не уеду, а дождусь Феликса.
– Зачем? – цепенея от страха, спросила я: а вдруг он хочет выяснять отношения?
– Разве не будет выглядеть подозрительно, что я примчался в день его отъезда и уехал, не дождавшись? Это бросит на тебя тень.
– Но завтра я уже не смогу отпустить Нюру, ведь он может прилететь ночным рейсом.
– Что ж, я уже смирился с тем, что эта ночь – последняя. Ненавижу это слово – последняя!
Феликс прилетел назавтра, ночным рейсом, к которому в Академгородок не было никакого транспорта. Он позвонил перед вылетом из Москвы, и мы с Маратом поехали в аэропорт его встречать. Марат хотел ехать один, но я не согласилась – хоть мне было неприятно целовать Феликса при Марате, я предпочла это перетерпеть, лишь бы не оставлять их надолго вдвоем. Кто знает, до чего они могут договориться с глазу на глаз!
Марат понял меня иначе и попытался утешить:
– Не бойся, я не убью его в лесу, хоть у меня все нутро переворачивается, когда я представляю, как вы будете миловаться в той самой кровати, в которой мы с тобой провели нашу последнюю ночь.
У меня тоже все нутро переворачивалось от сознания своей вины перед Феликсом, и еще больше – от перспективы долгой разлуки с Маратом. Я не ожидала от себя такого двоедушия и не знала, как себя вести. Первой реакцией Феликса было, как я и предполагала, удивление при виде Марата. Но мы хорошо отрепетировали объяснение, близкое к правде: Лина почувствовала себя неважно, и я поторопилась его вызвать в надежде, что он уговорит ее переехать к нему в Москву.
– Если бы она согласилась, я могла бы уехать с тобой в Цюрих.
При упоминании о Цюрихе Феликс забыл обо всем остальном. Он не мог нарадоваться своей удаче: такое приглашение человек получает раз в жизни! И становилось ясно, что как бы ни были важны мои соображения, они его не остановят. Как ни странно, я была даже рада его черствости, она сильно смягчала мою непростительную вину. И потому, когда мы поднялись к себе и сбросили пальто, я не очень огорчилась от его заявления, что он смертельно устал и готов отложить наши любовные игры до завтра. Конечно, три года назад об этом не могло бы быть и речи.
Назавтра я выскользнула из постели, пока Феликс досыпал предпоследний сон – похоже, он и впрямь здорово замотался, болтаясь из аэропорта в аэропорт и нервничая при прохождении собеседования. Я проследила, как Нюра кормит завтраком Сабинку, через силу выпила чашку кофе и удрала в лабораторию, где за последнюю неделю сильно запустила работу. Три года назад я бы ни за что не убежала до того, как он обнимет меня после разлуки. Торопясь к автобусу, я глянула на Линино окно и увидела, как она следит за мной из-за занавески. Интересно, уехал уже Марат или нет? Все стало ложью – я не могла себе позволить на минутку заскочить к ним и поцеловать его на прощанье. А совсем недавно это было бы вполне естественно и нормально.
В лаборатории я почувствовала себя еще хуже. Собираюсь ли я навсегда покинуть свою сложную установку, до мельчайшего винтика созданную моими руками? Если собираюсь, то к чему стараться и продолжать эксперимент? А что будет со мной там, в Цюрихе, где меня никто не ждет и все говорят по-немецки? Найду ли я там такую замечательную работу, какая была у меня здесь под руководством Лины? К чести Феликса, нужно сказать, что при всей нашей занятости он немало сил потратил на мой немецкий – заставил пойти на специальные курсы и два дня в неделю говорил со мной только по-немецки. И хоть я достигла больших успехов, это был для меня чужой язык, чужой и чуждый.
Я бесцельно бродила от прибора к прибору, не зная, с чего начать, пока мне на подмогу не явился Феликс. Он пришел сияющий и розовый, а не такой серый и небритый, каким был вчера ночью. А главное – он любил меня!
– Ты куда сбежала от любимого мужа? – закричал он весело, ни в чем меня не подозревая. – Пойдем поскорей домой, пока Нюра будет гулять с Сабинкой. Я отправил их в парк и даже дал Нюре денег на мороженое.
Совсем как я. И у меня отлегло от сердца: Марат наверняка уехал, а Феликс вернулся, может быть, все обойдется?
Как только мы вышли из ворот института, мимо проехало такси, явление у нас довольно редкое. Феликс отчаянно замахал руками, таксист заметил его, резко развернулся и против движения, как это принято у нас в Академгородке, подъехал к нам. Через десять минут мы уже были дома, и все стало как раньше. Если не считать того, что Феликс всерьез готовился к отъезду навсегда.
Стараясь не обращать внимания на его подготовку к новой жизни без меня, я стала гораздо интенсивней приводить в порядок Линину книгу. Все чаще натыкаясь на нестыковки и белые пятна, я проводила много времени с Линой. Иногда мне удавалось с ее помощью восстановить недостающие эпизоды, но все чаще и чаще ее память пробуксовывала, и она никак не могла найти связь между вчерашним рассказом и сегодняшним. Порой у меня
