Судебные речи великих русских юристов - Коллектив авторов
Подсудимой приписывают отравление покойного Н. Познанского, во-первых, потому, что, за несколько дней до смерти, Жюжан уверяла родителей, родственников и знакомых покойного, что он опасно болен, и таким образом как. бы подготовляла почву для безнаказанного совершения своего будущего преступления, и, во-вторых, потому, что сама созналась в том, что давала покойному последний прием лекарства, оказавшегося впоследствии отравленным. Мне кажется, что уверение подсудимой об опасном болезненном состоянии покойного Николая Познанского объясняется той обыкновенной заботливостью и теми попечениями, какими М. Жюжан постоянно его окружала и которых он, к сожалению, в действительности был лишен от других. Но, сверх того, разве распространением слухов о болезни Николая М. Жюжан создавала факт, на самом деле не существующий?! Разве Николай Познанский был здоров? Не она ли первая обратила внимание отца и матери, что у Николая, кроме краснухи, оказалась опухоль лимфатических гланд, чему подсудимая придавала особое значение, ввиду золотушного свойства покойного?! Не она ли просиживала все время с больным и, желая его развлечь, бегала за Обруцким и умоляла прийти посетить покойного. Наконец, разве сама Познанская не пугалась необыкновенного выражения глаз сына?!
Вот основания, по которым распространению слухов о болезни Николая Познанского я не придаю значения улики и вполне уверен, что если бы подсудимая действовала иначе, то есть скрывала положение больного, то по установившемуся, к сожалению, обыкновению обращать в улику против человека, который имеет несчастье сидеть на скамье подсудимых, не только его действия, но и бездействие – на молчание Маргариты Жюжан прокурорская власть указывала бы вам, как на обстоятельство, доказывающее ее виновность!
Проследим, однако же, как действовала эта умная и хитрая, по словам товарища прокурора, женщина при самом отравлении Н. Познанского и как она выполнила заранее составленный и обдуманный ею план для совершения преступления.
Имея полнейшую возможность отравить покойного при первом приеме лекарства и тем возбудить предположение, что отрава последовала от ошибки аптеки, смешавшей медикаменты, так как в ней приготовлялось для семейства Познанских одновременно несколько лекарств, в том числе одно с морфием, Маргарита Жюжан дает отраву в последнем, шестом приеме. Но мне возразят, что позднее отравление следует объяснить отсутствием у подсудимой морфия, который она могла похитить у Познанского лишь накануне самого отравления, вечером. Неосновательность подобного предположения обнаруживается из взаимного сопоставления следующих обстоятельств. Морфий постоянно хранился, по показанию полковника Познанского, под ключом в его спальне, и весь вечер накануне отравления свидетель безвыходно находился в этой комнате, из которой отсутствовал временно, когда, вместе с сыном, свидетелем Польшау и М. Жюжан, должен был перейти в столовую для ужина, и потом с теми же лицами возвратился в спальную обратно, где оставался до следующего дня. Далее, если подсудимая была настолько тактична и сообразила не только все свои действия, которыми обусловливалась возможность совершения преступления, но и обдумала заранее все средства к сокрытию следов этого преступления, то почему она на следующий же день, при общем недоумении о причине скоропостижной смерти Николая Познанского, сама заявляет родителям и знакомым покойного, что давала последний прием лекарства, и, наконец, почему обвиняемая не уничтожила самой склянки с лекарством, а, напротив, поставила ее в комнате покойного на таком видном месте, что склянка эта была немедленно замечена. Эта склянка послужила одним из главных доказательств того, что смерть Николая последовала от отравления морфием! Такого рода действия подсудимой, поражающие своей необдуманностью, еще ничто в сравнении с поведением Маргариты Жюжан в, квартире Познанских со дня смерти покойного до дня его погребения. Вот что передавали нам по этому поводу свидетели. Лишь только свидетель Бергер сообщил обвиняемой о смерти Н. Познанского, как она поспешила в квартиру Познанских, настолько подавленная известием, что Бергер решился сопровождать ее на извозчике. По прибытии в квартиру покойного Жюжан уже не покидает ее и проводит все дни в кругу несчастного семейства, разделяя его горе. Во время панихиды она стоит у гроба покойного и усердно молится об упокоении его души, а остальное время просиживает в той комнате, в, которой умер Николай Познанский. Как объяснить такое поведение обвиняемой, которая не страшится упреков совести, которая не бежит из дому, куда она внесла такое горе и осквернила ужасным преступлением, а, напротив, остается в нем?! Воображение человека так прихотливо, ответят мне, что некоторые и преступлением способны гордиться… Нет, господа присяжные заседатели, я наблюдал за подсудимой во время моих с ней объяснений, как защитник и судья, и по впечатлению, произведенному ею на меня, подобное предположение, по меньшей мере, неуместно. Только спокойная и чистая совесть, только безупречное прошлое, только сознание своей невиновности могут создать такую уверенность в самом себе, которая никогда не покидала Маргариту Жюжан и которая приводила в изумление всех окружающих ее, пытливо следивших за каждым ее движением, за каждым почти ударом ее пульса, чтобы обнаружить в ней убийцу.
Таковы улики, господа присяжные заседатели, которые, в связи с известным предубеждением, поставили Маргариту Жюжан в положение обвиняемой. Однако же отравление существует; нам говорит об этом экспертиза, которой мы обязаны верить. Но кто же виновник?! Ввиду этого неотвязчивого вопроса, которого сама защита не желала бы оставлять открытым, я прошу вас, господа присяжные, дозволить мне на время отвлечь ваше внимание от сидящей на скамье подсудимых Маргариты Жюжан и сосредоточить его на одном письменном документе, представленном суду отцом покойного. Заглянем в те заметки, которые оставил после себя покойный Николай Познанский; быть может, в них мы и найдем ключ к тайне, окружающей внезапную смерть бедного юноши.
Беглый, поверхностный взгляд на упомянутые заметки знакомит нас ближе с покойным, нежели все выслушанные нами свидетельские показания. В этих заметках воскресает Николай Познанский со всеми своими юношескими достоинствами и недостатками, со всеми своими высокими стремлениями и даже с каким-то болезненным, так несоответствующим его возрасту отчаянием. «Смешно, – говорит покойный, – разочарование в мои годы!». Чем больше «живешь, тем больше узнаешь, тем больше видишь, что многие мысли неосуществимы, что нет никогда и ни в чем порядка». Простой ли это набор где-то вычитанных и откуда-то заимствованных громких фраз, как заявил нам отец покойного, или же в заметке проглядывает нечто, что, видимо, угнетало молодого человека, к чему он стремился, в чем потерпел неудачу и что привело его к разочарованию в жизни? Я склоняюсь к последнему, предположению и признаю, что приведенная тирада является результатом некоторого личного психического анализа; видимо, покойный рылся в самом себе, проверял себя и вместе с тем страдал, будучи
