Феликс Чуев - Солдаты империи: Беседы. Воспоминания. Документы

Дорогие свои! – обратился Михаил Александрович к землякам на митинге.

Мы тоже выступали, читали стихи…

Снова я попал в Вешенскую в мае 1995 года, на 90-летие Шолохова. В саду возле дома теперь две могилы – Михаил Александрович и Мария Петровна. Над ним большой камень, выбито: «Шолохов». И все ясно. Даже короче, чем «Здесь лежит Суворов»…

А на том месте, где в 1967 году был митинг, установлена стела и сказано на ней, что здесь выступал Гагарин…

Сын Шолохова Михаил Михайлович, невероятно похожий на отца, повел меня в дом, где сейчас музей. Во время войны немцы разбомбили шолоховскую усадьбу, она была заранее помечена на штурманских картах «Люфтваффе»: враг понимал, кем мы станем без таких, как Шолохов. Тогда погибла его мать, сгорели рукописи, черновики, книги.

Здесь отец сидел, здесь мама, здесь ты, здесь я,- сказал Михаил Михайлович и усадил меня за тот же стол, где мы были вместе тогда, на второй день, 14 июня 1967 года…

Я проснулся в гостиничной комнате, где ночевал вместе с Юрой Адриановым, Олегом Алексеевым и Васей Беловым. Белова мы решили разыграть. Надо заметить, что внешне своей бородкой он напоминает одного из императоров династии Романовых, Александра Второго, пожалуй. С Олегом Алексеевым мы вышли на крыльцо, на котором покуривали три явно неопохмеленных казачка в штанах с лампасами и фуражках. Их благодарность за появившийся из наших тайников «портвейн» мы использовали в своих целях:

Понимаете, ребята, среди нас присутствует отпрыск императорской фамилии. Конечно, это не следует афишировать, но ему будет очень приятно, если вы, казаки, царевы слуги, достойно поприветствуете его.

Один из нас вернулся в комнату:

Вася, чего ты лежишь? Давай выйдем, подышим воздухом, погода отличная…

И вот на крыльце появился Василий Иванович Белов – бородка, августейшее обличье, – потянулся, посмотрел вокруг:

Красота!

В это время казаки подровнялись и дружно гаркнули:

Здравия желаем, Ваше Императорское Высочество!

Черт знает что! – недоуменно буркнул Василий Иванович и вернулся в номер…

Это событие тоже стало одной из легенд нашей поездки…

Шолохов позвал нас к себе в дом.

Моя старуха приглашает тебя на чашку кофе,- услыхал я от него.

Мария Петровна стояла рядом и ничего не говорила. Потом я узнал от шолоховских земляков, что это самая высшая награда в устах Михаила Александровича:

– Считай, что ты получил Шолоховскую премию! Таковой тогда еще не было, но зато был Шолохов… Вот и уселись мы за длинный стол, где было все,

кроме кофе. А может, и кофе был, не очень помню…

Писатель из Германской Демократической Республики не мог осилить рюмку:

Как можно пить водку, если в ней сорок градусов и температура воздуха тоже сорок градусов?

Тут Шолохов рассказал почти новеллу, как он ехал на «газике» по голой степи, а навстречу – старый казак. Пришлось остановиться, наверное, нужно подвезти.

Миня, нет ли у тебя чего выпить?- спросил старик.

Да как же, дед, ты ее будешь пить на такой жаре?

– Тут-то ее и пьють! – ответил дед. «Говорит, как пишет»,- заметил кто-то из гостей.

Неудобно было записывать и жаль, что не записал я те застольные рассказы. Но хоть своими словами передам то, что осталось в памяти…

В застолье Шолохов почти не пил. Как только его рука тянулась к рюмке, зорко сидевшая рядом Марья Петровна ловко отодвигала ее в сторону. Но вот Шолохов произнес:

Как говорил мой друг Саша Фадеев, за прекрасных женщин! – И быстро осушил рюмку. Супруга и моргнуть не успела…

Если бы не Маша,- продолжил он,- я бы «Тихий Дон» не написал. Ведь Мелеховы – это ее семья…

Поженились они юными, в 18 лет, и каково было ей, дочери зажиточного казачьего атамана Громослав-ского, выйти замуж за какую-то голытьбу Миньку Шолохова! Родители, конечно, против. Да и потом жизнь выпала – быть на краю гибели, что зияла рядом со всемирной славой.

Молодого Шолохова стала поддерживать теща, заметив в нем литературный дар. Ее семья содержала чайную, в которой останавливались проезжающие казаки. Теща прислушивалась к их разговорам, выбирала наиболее интересный стол и подсаживала туда зятя. Здесь он схватывал казацкие словечки и выражения…

Я еще застал на Дону людей, которые помнили, как Шолохов протирал штаны в Новочеркасском музее над архивными бумагами. Многие удивляются, как смог он в 22 года написать первую часть своей великой эпопеи? А ведь именно в таком возрасте и пишутся значительные вещи. Однако сомнения в его авторстве возникли еще в тридцатые годы. Шолохов рассказывал, что выяснением истины занималась комиссия под председательством Надежды Константиновны Крупской, и он возил с собой чемодан черновиков. Был

даже суд, на который явилось шесть (!) «авторов» «Тихого Дона»… По его рассказу было видно, что ему надоело всю жизнь доказывать, что он не верблюд. Не раз вспыхивала эпидемия лжи против его авторства уж больно заманчив роман и ситуация вокруг него! И только через несколько десятилетий компьютеры определят: автор «Тихого Дона» – Шолохов. Он говорил, а потом махнул рукой:

Ребята, я же хороший писатель!

Об этом весь мир знает, Михаил Александрович!

Нет, вы не понимаете, я же написал «Лазоревую степь»…

Он подарил каждому из нас свои «Донские рассказы». Прежде я не обращал внимания на «Лазоревую степь», но, приехав домой, сразу же прочи тал эти всего лишь восемь страничек настоящей, божественной прозы. Как профессионал, Шолохов, конечно же, гордился этим рассказом, написанным в 21 год. Не создай он больше ничего, о нем бы говорили как о много-обещавшем писателе…

Но стоит почитать, что творилось в нашей литературе в те двадцатые – тридцатые годы столетия! Шолохов, конечно, мешал. Не вышло с клеветой, с посягательством на «Тихий Дон», решили убить. Да ведь он враг! Махно его в свое время взял в плен и почему-то не расстрелял, а отпустил – не зря этот Шолохов стал автором антисоветских писаний!

Позвонил руководитель ОГПУ Генрих Ягода, с которым они были знакомы, и пригласил к себе:

– Приезжай, Миша, посидим, выпьем, поговорим. …На углу большого стола с откинутой скатертью

стояли откупоренная бутылка водки и банка шпрот. Генрих Эммануилович наполнил рюмки, чокнулись. Шолохов выпил, а Ягода говорит:

Что-то неважно я себя чувствую, пожалуй, не буду пить. Давай в другой раз встретимся… Тебя отвезут.

Шолохов подцепил вилкой шпротинку, закусил и уехал.

В машине ему стало плохо. Резкая боль в желудке… Шофер же, ни о чем не спрашивая, повез его в больницу ОГПУ. Там – сразу же на операционный стол. Собрались врачи, просят подписать согласие на операцию.