Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

— Пусти, паскуда! — процедил он сквозь зубы, пытаясь оторвать от себя обезумевшую, бьющуюся в истерике женщину.

— С`est impossible, — побледнел лейтенант. — Finissez![18] — Зажав ладонью рот, он выскочил на улицу.

Сделал несколько неуверенных шагов и вдруг опустился прямо на мерзлый снег у овина. Здесь его вырвало. Когда стало полегче дышать, он поднялся и, шатаясь из стороны в сторону, побрел по двору. Ноги сами собой привели к воротам какого-то скособоченного сарая. Просунувшись в щель, лейтенант споткнулся и повалился на немятый лен. Стало тепло и покойно. Прямо в глаза умиротворенно светила встававшая над скотопрогоном луна. Сквозь худую крышу падали редкие, скоро таявшие снежинки.

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем его растолкали. Возможно, он только на секунду закрыл глаза, но могло пролететь и полночи.

— Fleur d`elegance, — добродушно подтрунивал над ним Фитингоф-гусар, помогая отчищать снегом флотскую шинель. — Верх изящества… Я говорил тебе, что ты не умеешь пить.

Он поддержал лейтенанту стремя, пока тот с помощью солдата взбирался в седло, и лихо вскочил на своего каракового жеребца. Прогарцевав перед выравнявшимся строем, он взмахнул плетью и дал коню шпоры. Отряд на рысях поскакал к Доблену. Скачка на морозном воздухе быстро привела лейтенанта в чувство. Он даже нашел в себе мужество сделать глоток-другой из фляжки, которую сунул ему барон.

— Trink doch ein wenig wodka, Seemann. Выпей! Водка — лучшее лекарство от всех болезней. Даже от морской. Не веришь? Спроси у Рупперта. Он в этих делах дока. Как не жаль, а добыча от нас ускользнула. Но ничего, это не последний хутор. Господи, какая чудная луна!

— Какая удивительная луна! — чуть ли не слово в слово повторил восхищенное восклицание барона Гуклевен. Пританцовывая, чтобы не застыли ноги, он, словно в муфту, кутал пальцы в рукава. Перед ним лежало промерзшее болото. Из-под снега торчали сухие травы и стебельки, казавшиеся сотканными из серебристой паутинки. Где-то рядом бормотал черный незамерзающий ручей. Невидимый за сугробами, он давал о себе знать промозглым туманом и едва уловимой болотной вонью. Выкатившаяся из-за леса луна зажгла обледеневшие ветки тихим рождественским светом. На суходольном острове, где вторую неделю подряд дежурил Гуклевен, стало светло, почти как днем. От костра, разожженного в глубине, в небо поднимался розоватый столб дыма.

— В такую ночь хорошо быть дома, с семьей, — растроганно произнес Христофор Францевич, опускаясь на корточки перед костром, у которого грелись солдаты и полицейские.

— Уж это точно, ваше благородие, — с готовностью подтвердил стражник, со смаком прикуривая от уголька.

— А вы уверены, что мы не зря теряем тут время? — спросил граф Рупперт Брюген, брезгливо разгоняя махорочный дым. — Я уж вторую ночь не сплю, и все впустую.

— Не извольте сомневаться, ваше сиятельство, — успокоил его Гуклевен. — Добыча будет. Мы на это местечко уже давно вышли, но обстановка была не совсем подходящая для засад, вот мы его и приберегли на потом.

— Ошибки быть не может?

— Никак нет, в самую точку попали. — Гуклевен повернулся к огню другим боком. — Поверьте моему нюху, в самое, можно сказать, яблочко. Я тут в седьмой раз, но, если потребуется, буду дежурить до победы. Не бывало в нашей практике случая, чтобы сведение оказалось без награды. Обязательно сработает! Для нас, сыскных, что самое важное? Зацепка. Если нащупал ее, то начинай разматывать клубок. Он обязательно приведет, куда требуется. А потом запасайся терпением и жди. Хоть месяц, хоть год. И не останешься внакладе. Зверь прямо на тебя выйдет. Пусть не самый большой и главный, а лишь какой-нибудь отбившийся от облавы шатун, но без добычи не останешься. Будьте благонадежны. Зацепочка не обманет. Куда же им еще-то бежать?

— Ну ладно… — Граф Рупперт приложился к фляге с коньяком.

— Хорошо пахнет, — умильно потянул носом агент. — Доброе винцо.

— Да нет, так себе, — покрутил головой Рупперт, выливая в горло остатки.

Из-за деревьев послышался тихий свист.

— Ага! Что я говорил?! — вскочил Гуклевен. — Рано или поздно любое, даже самое крохотное, сведение приносит свои плоды.

— Так что телега поблизости едет, высокобродие! — жарко зашептал дозорный, когда Гуклевен и граф, крадучись, пробрались на опушку. — Слышно, как колеса немазаные скрипят.

— В такую ночь далеко слышно, — потер пухлые ручки Христофор Францевич. — Прикажите костер загасить, ваше сиятельство, и встречайте дорогих гостей. Прямо в петельку головой припожаловали.

— Не стоит пачкаться, — мертво осклабился Рупперт Брюген, доставая из кобуры парабеллум.

В эту ночь Ян Райнис тайно перешел русско-германскую границу вблизи польского селения Миловица. Они прибыли с Аспазией в Лугано, на берега зеленого, как малахит, озера Черезио. Город сверкал новогодними огнями. Со склонов Сан-Сальваторе и Монте-Бре пускали ракеты. Разноцветный дождь фейерверка многократно отражался на льду, который вспарывали на поворотах стремительные конькобежцы. Где? Когда это уже было? Играла музыка. Беззаботно танцевали смеющиеся влюбленные пары. Рождественские звезды благосклонно мерцали в мирном безоблачном небе.

Но свет их померк, когда взошла луна.

— Единственная наша знакомая в этом прекрасном, но чужом мире, — вздохнула Аспазия.

— Как ревет тишина. — Плиекшан отвернулся от жены, скрывая слезы. — В ушах больно, — прошептал он, глотая теплый и влажный ветер.

— Это кровь шумит, — Аспазия успокаивающе коснулась его руки. — Все пройдет, а потом мы решим, как нам жить дальше.

— Не знаю, — сказал трудно. — Мы как листья, гонимые ветром.

Но в глубине сознания он уже различал то единственное, что могло дать им силу устоять, вытерпеть и дождаться.

Померкла зимняя луна и вместе с ней дымные звезды карнавала. Пожар памяти поднимался над чужим горизонтом и, разметавшись в полнеба, затмил все прочие огни. И тогда умолк рев, от которого рвались барабанные перепонки, и стали слышны отдаленные выстрелы, колокольный набат, волчий тоскующий вой. Словно душа вырвалась из тесного плена, неподвластная внешним силам, полетела туда, где вечно живут отлетевшие мечты. Там вставала чудовищная заря и черные вытянувшиеся тела свисали с черных перекладин; там застыли опрокинутые трамваи и гневное пламя рвалось и рвалось сквозь решетки баронских замков.

И, как в кошмарном калейдоскопе, тесня друг друга, замелькали быстрее и быстрее расстрел у сожженного замка; обезумевшая мать с отрубленными руками, у которой вырвали сына; полуголые люди, прячущиеся в снегу; повешенный у окна; розы на могилах; спиленные деревья, возле которых расстреливали лесных братьев; горящие хутора; беженцы на зимних дорогах; вечная ненависть…