Наяву — не во сне - Ирина Анатольевна Савенко
Сын Тэны Женя (с Юликом она разошлась сразу же после возвращения из эвакуации) уже заканчивает школу Приятный внешне, темноглазый и темноволосый, выше среднего роста мальчик. Учится не слишком усердно, хотя способный сообразительный..
Тэна немало работает — переводит с украинского многих больших поэтов, даже Шевченко, Лесю Украинку. И еще пишет стишки для совсем маленьких детей, дошкольников, сотрудничает с композитором Аркадием Филиппенко, вместе они создают детские песни. Эти славные песенки имеют большой успех у детей не только на Украине, но и далеко за ее пределами.
Гриша встречает меня хорошо, по-дружески А вот между собой Тэна и Гриша не очень ладят.
На другое же утро отправляюсь, как мне посоветовали, в Прокуратуру УССР — небольшой домик в конце Крещатика у самой Владимирской горки.
Подхожу ко входной двери и вижу, что на ней красуется огромная голубая афиша. Концерт.. Под названием коллектива подано крупный снимок руководителя и дирижера.
А, старый знакомый! Да, я слышала, что он здорово пошел в гору и капелла его поет отлично. Что ж, это хорошо.
Вхожу в здание, сразу попадаю на прием к заместителю прокурора Украины. В небольшом кабинете, за небольшим столом сидит небольшой темноволосый человек. Все — до удивления скромно.
Рассказываю ему о себе, о своем желании получить реабилитацию. Он нажимает кнопку, велит вошедшей женщине разыскать мое дело.
Тут я говорю ему «А ведь я знаю, кто доносил на меня, ни в чем не виновную. Вот приехала в Киев, пришла к вам, и даже тут что-то... что-то напомнило обо всем этом»
«Кого же вы подозреваете?» — недружелюбно спрашивает прокурор. Называю имя. «Этого не может быть!» — вскидывается он. «Да, конечно, и у меня нет полной уверенности. Давайте-ка сыграем с вами в такую игру,— расхрабрилась я.— Сейчас вам принесут мое дело. Если я неправа в своих подозрениях, вы, естественно, скажете мне об этом. Если же если все так и есть, просто промолчите».
Прокурор ничего не ответил. Тут принесли мое дело, солидную папку. Он роется в ней, просматривает подшитые бумажки, а я сижу сбоку и наблюдаю. Наконец захлопнул папку, молчит.
«Спасибо»,— подытоживаю я.
Проигнорировав изъявление благодарности, он велит мне оставить свой алма-атинский адрес и ждать ответа.
После прокуратуры иду к своей самой близкой подруге (живет она все там же, на улице Франко) Нине Кобзарь. Как обе радуемся, просто до слез! Нина работает старшим инженером-дорожником Семья ее — муж, тоже инженер-строитель, и сын Толя, чьи рубашечки когда-то донашивал мой Ленечка. Теперь Толя учится в строительном институте Высоколобый, смуглый Сквозь черты его лица отчетливо проступают материнские
..Заболела я, и в Киеве прямо на улице стало нехорошо. Кто-то подхватил, вызвали такси и довезли меня до Тэны - спазмы мозговых сосудов. Пришлось пролежать больше месяца и даже опоздать в Алма-Ату на работу.
Алма-Ата обрадовала тем, что после киевских дождей и холода начала сентября, попала я в ласковое солнечное тепло.
Снова работа, работа. В консерватории, в горном институте, в Доме офицеров, а кроме того — своя учеба, уроки с Зингером.
А здоровье — все хуже. Сердечные приступы, бронхиты, боли под ложечкой. Особенно трудно стало с наступлением зимы. Комната на каменных ножках, прямо под полом - морозный воздух. Придешь с работы тащи из сарая саксаул, разжигай плиту, а это дело нелегкое. Когда же наконец разгорится, насыпаешь в топку полведра угля.
В конце-концов плита раскаляется докрасна, температура в комнате доходит до тридцати пяти градусов, но ничего, терпишь,— зато тепло задержится до самого утра.
Постепенно отхожу от своего горя. Бываю у Натальи Феликсовны на ее музыкальных вечерах — она собирает у себя и педагогов консерватории, и своих студентов, бываю и у друзей, драматических актеров. А у Анны Дмитриевны по-прежнему провожу все воскресенья и все больше привязываюсь к ней.
Глава II. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В АЛМА-АТЕ
Через год с лишним, зимой, я получаю из Верховного Суда УССР сообщение о своей реабилитации: «Определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда УССР от 21 декабря 1957 года постановление от 8 апреля 1942 года в отношении Савенко Ирины Анатольевны, работавшей старшим лаборантом в Киевском институте усовершенствования врачей, отменено, а дело производством прекращено за отсутствием в ее действиях состава преступления». Все меня поздравляют, радуются за меня.
Решаю переехать в Киев. Ведь по существующим теперь законам мне положено не дольше, чем через два месяца после прописки, получить квартиру — то ли мою прежнюю, то ли другую, равноценную, в городе, откуда была выслана.
Но отправлюсь я в Киев не сейчас, а только после окончания учебного года. Ведь у меня — двое выпускников-дирижеров, с которыми мы готовим к выпуску большие оперные сцены — из «Онегина» и «Садко».
С сестрой Натой мы теперь видимся редко. Встречаемся на концертах в консерватории, Ната обычно приходит слушать вокалистов. Всегда ухоженная, нарядная. Расстались мы с ней миролюбиво. Знаю, что она увлекается преферансом, проводит за ним в какой-то компании целые ночи, но все же поет на выездных концертах.
Поехала я на несколько дней в Чимкент — попрощаться с мамой, с Таней. Что с мамой прощаюсь навсегда — приходило в голову, хоть я и надеялась впоследствии забрать ее в Киев, а вот в отношении Тани — и в помине не было таких мыслей.
Таня, как обычно, кипит в работе — вся напряженная, взбудораженная. Весь день расписан — с одной работы на другую, мне все это знакомо. Речь у нее всегда была приподнятая, экзальтированная, а теперь это особенно заметно.
Таня всегда жила только духовными интересами, а все приземленное, материальное, рядовое было ей чуждо. Один из бывших ее учеников, навестивший меня в Алма-Ате, сказал: «Уроки и наставления Татьяны Анатольевны, как ничьи другие, делали нас настоящими, честными коммунистами».
Не сомневаюсь, что так оно и было.
С мамой очень больно было расставаться, глядя, как мучительно она переживает это расставание. И сейчас вижу ее глаза, устремленные на меня с любовью, с тоской, с отчаянием...
С сотрудниками консерватории, со студентами рассталась тепло. Были там хорошие люди, многие сердечно ко мне относились. Вообще — от Алма-Атинской консерватории осталось доброе чувство. Всегда с отрадой вспоминаю, как интересно, как славно мне там работалось. Особенно последний год, когда уже достаточно легко справлялась с техническими трудностями
