Александр Мартынов - «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1

Общее смятение при известии об убийстве Александра II. Коронация Александра III; мы сидим на специально возведённых трибунах. События общие и семейные мелькают в памяти отрывками.

Отец — человек «американской складки», всю жизнь что-то делал, что-то «предпринимал», издевался над теми, кто предпочитал «стричь купоны», любил создавать, творить, имея в виду «общую пользу». Согласно общему уклону тогдашней интеллигенции он тянул влево, но как-то без системы и плана. Николая I он называл иногда в раздражении «Николаем Палкиным», о «декабристах» отзывались у нас дома с почтением, но, гуляя по Тверскому бульвару, и отец и мать часто с неудовольствием замечали: «Невозможно стало гулять по бульвару, один простой народ!»

У отца была широкая натура: пойдёт или чаще поедет в Охотный ряд — это известный рынок в центре Москвы — и накупит всего столько, что хоть целую роту кормить. Отец «издательствовал», завёл свою типографию, увлёкся этим делом, стал «специалистом» и, наконец, принял должность заведующего городской типографией, чтобы по просьбе городского головы, его приятеля, «навести там порядок»! У отца была репутация отменно честного человека, да он и был при многих недостатках своих, вполне, впрочем, человеческих, отменно идеалистически честным человеком.

Я ещё не поступил в кадетский корпус, когда мы переехали из собственного дома на казённую квартиру, отведённую отцу по его новой должности. Эта квартира помещалась тогда как раз в том самом надворном двухэтажном угловом флигеле, выходящем в Гнездниковский переулок из огромной по размерам внутренней дворовой площади, занимаемой различными строениями на территории московского градоначальства (тогда обер-полицеймейстера!), где после было помещено Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в г. Москве.

Таким образом, вступая в 1912 году в должность начальника этого отделения, я входил в тот самый дом, часть которого была некогда квартирой, где я провёл несколько прекрасных лет моего «детства и отрочества»!

Какая волна воспоминаний нахлынула на меня, когда я входил в качестве начальника в ту часть дома, где расположена была теперь канцелярия отделения, а тогда это были: наша общая для трёх братьев детская, гостиная, спальня родителей; в нашей столовой теперь был кабинет моего помощника. Каким маленьким показался теперь небольшой садик у дома и каким поместительным казался он нам, детям, раньше, когда мы играли в казаки-разбойники, в палочку-выручалочку, в бабки, в городки!

Вот я подхожу к столу помощника делопроизводителя; этот стол стоит примерно на том самом месте, где стояла моя кровать в нашей детской… Этот чиновник почтительно докладывает мне что-то о своей службе и о ряде его текущих занятий, а я под роем нахлынувших воспоминаний гляжу на старый паркет этой комнаты, который около четверти века тому назад был ареной наших детских игр; вот изразцовая печь, несомненно та же, об угол которой незадачливо как-то ударился головой наш гувернёр-француз месье Кондамин, живший у нас в доме «для практики во французском языке»; ударился, потому что мой брат дал ему подножку и был за это примерно высечен…

Я, невольно улыбаясь этим воспоминаниям, иду дальше, слушаю доклады подчинённых, но сам весь в прошлом…

Громадная по объёму площадь, занимавшаяся московским градоначальством и выходившая своей парадной стороной на Тверской бульвар, а другими в смежные: Большой и Малый Гнездниковские переулки, принадлежала во время Наполеонова нашествия старинной дворянской семье, фамилию которой я теперь не припомню. Маршал Бертье расположился со своим штабом в главном доме, постройки, кажется, Кваренги, со всей импозантностью его классического стиля во внешней и внутренней декоровке зданий и со всей непригодностью его к чисто бытовой стороне жизни. Прислуга маршала и различные чины его штаба разместились в многочисленных флигелях этой старой помещичьей московской усадьбы, расположенной в центре столицы. Наша скромная квартира тогда, в 1812 году, была отдана или, вернее сказать, «реквизирована» под поварскую часть штаба маршала. Этот двухэтажный флигель, выходящий в Большой Гнездниковский переулок, был расположен углом, из окон второго этажа они могли любоваться огромным садом особняка известного Лианозова.

Отец мой, «разойдясь во взглядах» на управление делами типографии, оставил сам эту покойную и хорошо оплачиваемую должность в 1889 году и снова пустился в различные дела: выстроил дом, прежний дом продал, стал издавать газету, издавал первый по времени «Энциклопедический словарь», потерял на этом предприятии почти всё состояние и уехал по приглашению известного Табурно на постройку сибирского железнодорожного пути.

Городскую типографию вскоре перевели в отдельное помещение, насколько я помню, в Козицком переулке, а в этот двухэтажный флигелёк разместили отделение по охранению общественной безопасности и порядка, причём квартира начальника отделения стала занимать внутреннее крыло этого флигеля.

В административном отношении Москва была управляема с отеческим попечением, ибо древняя столица проявляла в 80-е годы все те внешние признаки политического затишья, которое было так характерно для царствования Императора Александра III.

«Хозяином» первопрестольной был князь Владимир Андреевич Долгорукий; я его часто встречал на улицах едущим в покойной коляске. Старичок был аккуратно «приготовлен» для публичного появления своим камердинером и, главное, парикмахером (слово это было весьма кстати в этом случае: князь носил парик!): тщательно нагримирован, усики подстрижены…

У нас дома за столом я слышал, как фрондирующий отец говорил многозначительным тоном: «А Андреев-то, совсем погибает: всю прибыль Долгорукий съедает!» Андреев был владельцем большого в то время винно-гастрономического магазина на Тверской площади (позже Скобелевская!), как раз наискось от дома генерал-губернатора. Злые языки утверждали, что Андреев никак не может получить с князя Долгорукого деньги за поставляемые продукты к генерал-губернаторскому столу.

Помню хорошо обер-полицеймейстера генерала А.А. Козлова; он бывал у нас в доме; из административных лиц у нас бывали популярный полицеймейстер генерал Огарев и правитель дел канцелярии обер-полицеймейстера Соболев; это был очевидно человек всесильный и знаток дел, но однажды скромно ответил отцу: «Я только чернильница Его Превосходительства!»

Полиция в то время была как-то «не на виду»!

Театр занимал огромную роль в столичной жизни того времени, как и крупные рестораны, и театральная жизнь, её нравы, её герои были излюбленными и неизбежными темами как домашних бесед, так и в прессе.