Алла Марченко - Есенин. Путь и беспутье
Тираж «Москвы кабацкой» Есенин получил в середине июля, но задержался в Питере еще на две недели. Развозил сборник, как некогда: «Радуницу», на извозчике по старым памятным адресам. Съездил и в Константиново, отвозил родителям деньги, и в Москве появился лишь в августе. Только тогда и узнал, что Анатолий со своей извилистой дамой уже почти месяц как укатил в Париж. Есенин опешил. Выходит, он подозревал милого друга не зря? 31 августа, как раз к возвращению Мариенгофа, в разделе Письма в редакцию «Правда» опубликовала следующий текст:
...ЕСЕНИН, ГРУЗИНОВ – РЕДАКЦИИ ГАЗЕТЫ «ПРАВДА»
Мы, создатели имажинизма, доводим до всеобщего сведенья, что группа «имажинисты» в доселе известном составе объявляется нами распущенной.
Мариенгоф вызов принял, и между недавними друзьями и соратниками началось нечто вроде дуэли. Она описана в «Романе без вранья», но, по обыкновению, без объяснения истинных ее причин: «Я только что приехал из Парижа. Сидел в кафе. Слушал унылое вытье контрабасной струны. Никого народу. У барышни в белом фартучке флюс. А вторая барышня в белом фартучке даже не потрудилась намазать губы. Черт знает что такое! А на улице непогодь: желтый жидкий блеск фонарей. Неожиданно вошел Есенин… Глаз у Есенина мутный и рыхлый, как кусок сахара, полежавший в чашечке горячего кофе. Одет неряшливо. Шляпа пятнистая, помятая, несвежий воротничок и съехавший набок галстук. Золотистая пена волос размылилась и посерела. Стала походить на грязноватую воду, как в корыте после стирки.
Есенин, не здороваясь, подошел к столику, за которым я сидел. Заложил руки в карманы и, не произнося ни слова, уперся в меня недобрым мутным взглядом. Мы не виделись несколько месяцев. Когда я уезжал из России, не довелось проститься. Но и ссоры никакой не было. Только отношения похолодели.
Я продолжал мешать ложкой в стакане и тоже молча смотрел ему в глаза. Кто-то из маленьких петербургских поэтов вертелся около. Подошла какая-то женщина и стала тянуть Есенина за рукав.
– Иди к энтой матери… Видишь, я с Мариенгофом встретился!..
От Есенина несло едким перегаром:
– Ну?..
Он тяжело опустил руки на столик, нагнулся, придвинул почти вплотную ко мне свое лицо и, отстукивая каждый слог, сказал:
– А я тебя съем!
Есенинское “съем” надлежало понимать в литературном смысле.
– Ты не Серый Волк, а я не Красная Шапочка. Авось не съешь.
Я выдавил из себя улыбку, поднял стакан и глотнул горячего кофе.
– Нет… съем!
И Есенин сжал ладонь в кулак. Петербургский поэтик и незнакомая женщина стали испуганным шепотом упрашивать Есенина и о чем-то уговаривать меня.
Есенин выпрямился, снова заложил пальцы в карманы, повернулся ко мне спиной и неровной, пошатывающейся походкой направился к выходу… Перед дверью, словно на винте, повернул голову и снял шляпу.
– Аддьоо!
И скрипнул челюстями:
– А все-таки… съем!
Поэтик распахнул дверь.
Вот и вся наша ссора. Первая за шесть лет. Через месяц мы встретились на улице и, не поклонившись, развели глаза…
Весной я снова уехал с Никритиной за границу. И опять вернулись в Москву в непролазь и мглу позднего октября…»
Мариенгоф опять подвирает. Встретившись, не поклониться через месяц после описанной якобы беспричинной ссоры в «позднем октябре» 1924-го бывшие друзья не могли, так как в ту осень Есенин уехал из Москвы на Кавказ 3 сентября и вернулся в марте 1925-го. И Мариенгоф, несмотря на дырявую память, это, конечно же, помнит. Однако случай в «Стойле Пегаса» записывается не по свежим следам, а в 1926-м, то есть тогда, когда Анатолий Борисович уже начал догадываться, что рано или поздно будет вызван на суд истории. И не в качестве свидетеля. Вот и запутывает следствие, дабы читатели в потомстве не сообразили, что столкновение в кафе следует понимать отнюдь не в «литературном смысле» и что произошло оно не после, а до появления в журнале «Новый зритель» (в номере за 8 сентября 1924 года) сочиненного Красной Шапочкой письма в редакцию, а это значит, что истинной причиной странного поведения Есенина в «Стойле» является не это коллективное письмо, а увеселительная прогулка Мариенгофов в Париж. Выходит, что Анатолий Борисович получил-таки с Сашки Сахарова все (а не небольшую часть!) деньги за книжный магазин. Об этом свидетельствует и дата публикации. 8 сентября 1924 года Есенин, выехавший из Москвы пять дней назад, давно уже находился за хребтом Кавказа, что, согласитесь, исключает исключительно литературную подоплеку описанной Мариенгофом ссоры в «Стойле Пегаса». Вот этот текст:
...Р. ИВНЕВ, А. МАРИЕНГОФ, М. РОЙЗМАН, В. ШЕРШЕНЕВИЧ, Н. ЭРДМАН – РЕДАКЦИИ ЖУРНАЛА «НОВЫЙ ЗРИТЕЛЬ»
В «Правде» Сергей Есенин письмом в редакцию заявил, что он распускает группу имажинистов. Развязность и безответственность этого заявления вынуждает нас опровергнуть это заявление. Хотя Есенин и был одним из подписавших первую декларацию имажинизма, но он никогда не являлся идеологом имажинизма, свидетельством чему является отсутствие у Есенина хотя бы одной теоретической статьи. Есенин примыкал к нашей идеологии, поскольку она была ему удобна, и мы никогда в нем, вечно отказывавшемся от своего слова, не были уверены как в соратнике. После известного всем инцидента, завершившегося судом Ц. Б. журналистов над Есениным и К, у группы наметилось внутреннее расхождение с Есениным, и она была принуждена отмежеваться от него, что она и сделала, передав письмо заведующему лит. отделом «Известий» Б. В. Гиммельфарбу 15 мая с.г. Есенин в нашем представлении безнадежно болен физически и психически, и это единственное оправдание его поступков. Детальное изложение отношений Есенина с имажинистами будет напечатано в № 5 «Гостиницы для путешествующих в прекрасном», официальном органе имажинизма, где, кстати, Есенин давно исключен из числа сотрудников. Таким образом, «роспуск» имажинизма является лишь доказательством собственной распущенности Есенина.
Задержимся на процитированном документе, чтобы прояснить обстоятельства, бегло упомянутые в начале главы. В конце ноября 1923 года Есенин в сопровождении тройки «народных поэтов», они же собутыльники: Клычкова, Орешина и Ганина, – зашел в некое пивное заведение, чтобы «добавить». Все четверо были в сильном подпитии, а Есенин к тому же еще и простужен. А главное – раздражен. Переселяясь к Бениславской, он думал, что это временный вариант, поскольку был уверен: после публикации в «Известиях» американских очерков ему выделят хотя бы комнатушку. Он даже, кажется, обещал Галине Артуровне, что обратится с этой просьбой к Троцкому. Не обратился. К концу ноября стало ясно, что дни Ленина сочтены, и всем претендентам на высшую власть было не до таких мелочей, как бездомные литераторы. Тогда подруга Бениславской Аня Назарова, особа бойкая и решительная, взяла на себя разрешение жилищной проблемы, но ее хлопоты успехом не увенчались. По документам Есенин числился мужем Дункан, которой правительство предоставило целый особняк, пусть, мол, там и живет, а ежели не живется, то это его личные затруднения. Есенин опять оказался в ловушке и, как всегда в ситуации тупика, запил по-черному. Галина Артуровна, испугавшись, выбила ему место в санаторном отделении психиатрической больницы имени Шумского. Впрочем, продержали его там недолго, но вскоре, уже в феврале, неловко выпрыгнув из извозчичьей пролетки, Есенин разбил полуподвальное окно и сильно порезал руку. Пришлось вызывать скорую, которая и отвезла его в Шереметевку. Перед отъездом в Ленинград на пару дней с рукописью «Москвы кабацкой» (май 1924-го) Есенин, втайне от Галины, подал в правление «Ассоциации вольнодумцев» заявление с отказом от сотрудничества в журнале имажинистов – «Гостинице для путешествующих в прекрасном». А чем еще он мог выразить свою обиду? Чужие люди поручились за него, объяснили товарищам-судьям, что он, когда пьян, поносит всех – и советскую власть, и родителей, и сестер, и самых близких и любимых друзей. А эти умыли руки. И все-таки, передав Ройзману это заявление, он до поздней ночи задержался в «Стойле», все еще надеясь, что прибегут, позвонят, станут уговаривать. Ну, не все, хотя бы Анатолий. Не дождался. Снова уехал в Ленинград, на этот раз надолго, вернулся – ничего не изменилось. Вдобавок выяснил, что Анатолий со своей змейкой опять гуляет по Парижам-Берлинам… Тогда-то он и сделал отчаянный жест – заявил, на пару с Ваней Грузиновым, о роспуске имажинизма, ответом на который и была процитированная чуть выше публикация в журнале «Новый зритель».
