Кеннет Славенски - Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь

Постепенно письмо Симора становится все более и более самоуглубленным, пока он не вступает в беседу непосредственно с Богом. Это обращение под конец к Богу естественно, поскольку на протяжении всего письма разговор идет о духовности. Довольно много места Симор отводит своим размышлениям о Джоне Беньяне и его классическом «Пути паломника». Он признается, что поначалу с предубеждением относился к Беньяну, поскольку тот слишком строг к человеческим слабостям. Объясняя собственную религиозную философию, Симор цитирует то место из Библии, где Христос говорит: «Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный».

Безупречность, объясняет Симор, — понятие человеческое, в то время как совершенство — состояние божественное. Бог совершенен, говорит он, однако в Его мире есть и голод, и смерти детей К Следуя той логике, что люди не могут познать бесконечность Бога или Его творения, Симор оправдывает проявления человеческой природы, осуждаемые Беньяном как слабости. Он пишет, что Беньян слишком суров и что каждое человеческое проявление является частью замысла Божьего, завершая свое рассуждение следующим выводом: качества, воспринимаемые обществом как глубоко порочные, могут быть частью неисповедимого божественного плана и уже потому совершенными.

Симор просит родителей прислать плюшевого зайца вместо того, что Бадди потерял в поезде по дороге в лагерь. После длиннющего списка запрашиваемых Симором книг сообщение о том, что его брату нужна для утешения плюшевая игрушка, несколько удивляет читателя. Если бы Симор начал письмо с просьбы о плюшевом зайце, читатель бы воспринял это как нечто само собой разумеющееся. Но к концу «Хэпворта» читательское представление о детях уже изменилось, и желание пятилетнего ребенка получить игрушку выглядит несколько неуместным.

Как видим, в «Хэпворте» нет ничего устоявшегося. Ни одно мнение не высказывается безапелляционно, даже взгляд Симора на Бога. Хоть он и клянется в «безоговорочной» любви к Христу, но выражает сомнение в том, что Бог поступил мудро, допустив Евангельские чудеса, поскольку отсутствие таковых в наши дни порождает неверие и поощряет атеизм. В конце концов Симор все-таки полностью предает себя неисповедимой Божьей воле и посвящает свою жизнь служению Богу.

Во многих отношениях «Шестнадцатый день Хэпворта 1924 года» является логическим продолжением творческого пути Сэлинджера, очередным шагом в его духовном подвижничестве. Симор ругает воспитателей и прочих «солагерников», проявляя духовную нетерпимость, напоминающую о его сестре Фрэнни и ее собственной истории. Неспособность братьев Глассов найти общий язык с другими ребятами напоминает о сюжетно более поздних сетованиях Зуи по поводу того, что религиозное до мозга костей воспитание превратило их с Фрэнни в моральных уродов. Осуждение Симором воспитателей перекликается с бунтом Холдена Колфилда в «Над пропастью во ржи»; однако между Симором и более ранним персонажем Сэлинджера лежит пропасть. Симор, при всей своей устремленности к Богу, не склонен к компромиссу, даже к такому, на какой пошел-таки Холден. Не видит он ни в ком и «Толстую Тетю». Симору Глассу из «Хэпворта» еще предстоит научиться смирению Тедди Макардля или «нераздельному видению», которое переймет от него Бадди в «Выше стропила, плотники».

Совершенно очевидно, что в 1965 году Сэлинджер все еще был одержим идеей двойственности человеческой натуры. Как и прочие его произведения, «Хэпворт» исследует эту двойственность и конфликт между материальным и духовным началами. В конце концов Сэлинджер приходит к выводу, что, несмотря на неспособность даже самых одаренных представителей рода человеческого постичь замысел Божий, волю Божью следует тем не менее принимать. «Бог мой, — восклицает Симор, — Тебя не разберешь, слава Богу! Я люблю Тебя еще больше! Мои сомнительные услуги всегда в Твоем распоряжении!»

Лагерный лазарет становится для Симора Гласса своего рода чистилищем, перевалочным пунктом, где он размышляет о своей собственной двойственной природе и взвешивает, какой ему предстоит сделать выбор: попытаться вписаться в привычный мир или покинуть его в поисках одинокого пути к более тесному союзу с Богом. Симор обладает разумом гениального взрослого и душой просветленного йога, однако и то и другое заключено в теле семилетнего мальчика и, несмотря на предыдущие инкарнации, ограничено жизненным опытом ребенка. «Меня просто убивает пропасть, существующая между моим письменным и разговорным голосом! — жалуется он. — Очень неприятно и подло иметь два голоса». В «Хэпворте» Симор Гласс становится воплощением двойственности. Он силится совладать с обеими гранями своей натуры: взрослой и детской, духовной и физической, божественной и человеческой.

«Шестнадцатый день Хэпворта 1924 года» появился в «Нью-Йоркере» 19 июня 1965 года. С профессиональной точки зрения это была катастрофа. Повесть требовала от читателей не только предварительного знакомства с образами Симора и Бадди, но и огромной любви к ним, не уступающей любви самого Сэлинджера. В наказание же за эту привязанность им подсовывалось восьмидесятистраничное письмо — выспреннее, надуманное и зубодробительно-занудное. Собственно, сам Симор допускает такое его восприятие: «Без стыда и совести, — признается он, — вешаю на шею вам всем, и родителям и детям, такое ужасно длинное, скучное письмо, полное через край высокопарных слов и мыслей». Неудачно, что строка эта затеряна в середине текста. Это правдивая оценка повести, и место ее конечно же в начале. Из многих тысяч читателей, купивших июньский «Нью-Йоркер» в предвкушении нового произведения любимого автора, немногие дочитали рассказ до последней строки. Многие читатели отложили журнал в сторону, не дойдя до смущенного признания Симора.

Критики пощадили Сэлинджера. Они встретили повесть недоуменным молчанием. Ее просто проигнорировали, что на самом деле еще более огорчило автора, чем если бы его осыпали бранью. Журнал «Тайм» напечатал 25 июня неодобрительный отзыв, да и то в несколько строчек, поместив его в раздел «Люди». Некоторым критикам просто не хотелось бросать камень в знаменитого литератора, всегда пренебрегавшего их мнением. Другие же с удовольствием предоставили «Хэпворту» говорить самому за себя, поскольку видели в нем яркое доказательство того, что Сэлинджер сбился с пути как писатель. Проигнорировав публикацию рассказа, они тем самым отлучили от литературы самого автора. В статье «Воздадим должное Дж. Д. Сэлинджеру» Джанет Малкольм писала: «Хэпворт», похоже, подтвердил почти единое мнение критиков, что Сэлинджер «катится по наклонной плоскости» *. Есть также вероятность, что многие критики, подобно большинству читателей, просто испытали оторопь и не сочли возможным проводить критический разбор произведения, которое сами не смогли полностью для себя уяснить. Странным образом получилось так, что молчание, которым встретили «Хэпворт» критики, стало преддверием молчания более серьезного: молчания самого автора.