Кеннет Славенски - Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь

В своих обращениях к «Геральд трибьюн» и Сэлинджер, и его друг Шон дали маху. Ведь на кону тогда стояли не честь и достоинство, а тиражи и деньги — те самые вещи, которые Сэлинджер презирал более всего. На самом деле мир к тому времени уже перестал руководствоваться понятиями чести, достоинства и приличия. В 1965 году обозначавшие их слова еще были в ходу, но из повседневной жизни они постепенно исчезали. Реприманд, сделанный Сэлинджером «Геральд трибьюн», выглядел благородным жестом, призванным защитить друга, в чьей чистоплотности и порядочности не приходилось сомневаться. Но ни на Уитни, ни на Вулфа, ни на Бреслина этот реприманд не подействовал, поскольку для них такого рода сантименты были чем-то абстрактным и устаревшим. Американское общество вступило в эпоху резкой смены ценностей, когда успеха и признания добиваются именно ниспровергатели кумиров типа Тома Вулфа и Джимми Бреслина. Сэлинджер же, принадлежавший к тем самым кумирам, которых ниспровергали, не вписывался в этот мир, где благородство и ценности, сформировавшие его характер, ставились под сомнение или выбрасывались на помойку.

В 1964 году по крайней мере одно событие принесло Сэлинджеру профессиональное удовлетворение. В тот год истекал договор с «Сигнетом» на массовое издание в мягкой обложке «Над пропастью во ржи». Сэлинджер отказался продлить договор и продал права «Бентам букс». Он предъявил новому издательству свой обычный список условий с еще одной дополнительной оговоркой: что он сам предложит дизайн обложки. Издательство «Бентам» с радостью согласилось, и Сэлинджер прислал строгий макет, где стояли лишь название и имя автора. Он указал издательству, какими должны быть гарнитура, размер шрифта и интервал между буквами, и даже прислал образец цвета для обложки. В результате книга вышла в строгой темно-красной обложке, на которой желто-оранжевыми буквами были написаны название и имя автора, причем инициалы взяты из разных гарнитур.

И по сей день сэлинджеровский дизайн безусловно остается наиболее любимым и популярным оформлением книги в американской литературной истории. При всей своей строгости и простоте он поднимает такую волну воспоминаний и заставляет столько сердец биться быстрее, как ни один другой. Признав успешность этого дизайна, «Бентам» использовал его без всяких изменений на протяжении двадцати семи лет, пока права на издание не перешли в 1991 году к «Литтл, Браун энд компани».

В начале января 1965 года «Нью-Йоркер» начал подготовку отдельного выпуска, почти полностью отданного объемному (из 28000 слов) дополнению к серии о семье Глассов под названием «Шестнадцатый день Хэпворта 1924 года», которое окажется последней прижизненной публикацией Сэлинджера. В архивах «Нью-Йоркера» почти не содержится информации о том, кто и как принимал повесть в работу'. Весьма возможно, что судьба «Хэпворта» зависела целиком от одобрения Шона, почему повесть и обошлась без традиционного редакционного обсуждения, как ранее «Симор: Введение». Шону не впервой было испытывать судьбу, печатая становящиеся раз от разу все более необычными произведения Сэлинджера. В прошлом риск окупался с лихвой. И если эксцентричная природа «Хэпворта» несколько озадачила редактора, он мог успокаивать себя воспоминаниями о прошлых успехах. Если же кто-то еще из сотрудников журнала знал об особенностях нового творения Сэлинджера, то он по той же причине мог не особенно рьяно выступать против. В радиоинтервью 24 февраля 1997 года Уильям Максуэлл отказался комментировать реакцию сотрудников «Нью-Йоркера» на новую повесть. «Мне, пожалуй, лучше об этом не говорить, — отнекивался он. — Я всегда был, и надеюсь, и теперь являюсь другом Сэлинджера, а он не любит, чтобы его обсуждали. Поэтому мне лучше промолчать». Так что, скорее всего, никаких сомнений относительно того, печатать или не печатать «Шестнадцатый день Хэпворта 1924 года», вообще не возникало.

«Шестнадцатый день Хэпворта 1924 года» начинается обращением к читателю Бадди Гласса. Оно датировано пятницей, 28 мая 1965 года. Как и самому Сэлинджеру, Бадди сорок шесть лет. Со времени написания им повести «Симор: Введение» минуло шесть лет, а со времени самоубийства брата — семнадцать. Бадди только что получил письмо от своей матери, Бесси. Распечатав его, он обнаружил письмо, адресованное Симором своей семье еще в 1924 году. Письмо написано в лазарете лагеря Саймона Хэпворта, в штате Мэн, где Симор и Бадди проводили лето, когда им было соответственно семь и пять лет. Бадди объясняет, что никогда не видел письма раньше и поэтому представит его читателю во всей полноте. То же чувство долга, что заставило Бадди написать «Симор: Введение», теперь обязывает его полностью воспроизвести письмо Симора, написанное сорок один год назад.

С самого начала становится ясно, что читатель имеет дело с совершенно необычным ребенком. Даже те, кто знаком с характером Симора по предыдущим произведениям, не могут не прийти в изумление от его словаря и слога, каким он разговаривает с родителями. Он характеризует своего брата как «неуловимого, потешного, замечательного парнишку», поясняя, что в момент написания письма он «занят делами где-нибудь в другом месте», как это для Симора «ни забавно и ни печально». Подобный способ изъяснения поражает читателя своей претенциозностью, мудреностью и напыщенностью, особенно потому, что приписывается он семилетнему ребенку. Сэлинджер тут же пытается смягчить впечатление, позволив Симору признаться, что они с Бадди скучают по дому «просто жутко». Этот стилистический перепад не только встряхивает читателя, но и указывает на тенденцию Симора переходить от взрослого восприятия мира к совершенно детскому на протяжении всей повести. В «Шестнадцатом дне Хэпворта» нет ничего абсолютного. Каждой из высказанных в нем мыслей находится опровержение. Сэлинджер косвенным образом определяет изменчивую природу «Хэпворта» во втором абзаце, где Симор называет книжку-руководство по написанию школьных сочинений «местами бесценной, а местами — вздор собачий».

Основную часть письма Симора, писавшегося, судя по всему, урывками, составляет рассказ о событиях, происходящих в лагере. Помещенный в лагерный лазарет («я вчера сильно поранил ногу и лежу для разнообразия в постели»), Симор пользуется образовавшимся досугом, чтобы написать длинное письмо и поразмышлять о своих отношениях с Богом, с воспитателями и «солагерниками», равно как и о членах своей семьи.

Судя по тому, что пишет Симор, братья Глассы не прибились ни к одной из сложившихся в лагере группировок. У них есть только три друга: беременная жена главного воспитателя миссис Хэппи, Джон Колб, охарактеризованный как «неустрашимый и деятельный мальчик», и ходящий хвостом за Симором и Бадди маленький заика Гриффит Хэммерсмит, чья богатая зазнаистая мать разочарована, узнав, что братья — лучшие друзья ее сына. Симор жалуется своим близким на других мальчиков, которые, будучи поодиночке «солью земли», тут же забывают о своей доброте, оказавшись в компании дружков. Он сравнивает подобное устройство с устройством всего мира, выражая сожаление по поводу того, что в лагере Хэпворт, «как и всюду на этой трогательной планете, пароль — подражание и престиж — предел мечты». Действительно, лагерь Хэпворт является для семилетнего поэта-святого микрокосмосом, отражением целой вселенной.