Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

5. VII.31

Монпарнас («…А сказать друг другу было нечего…»)

…А сказать друг другу было нечего,Разговор был скучный и скупой…Шумный, долгий монпарнасский вечерВдунул жизнь в «Ротонду» и «Куполь».

Громкоговоритель надрывалсяНад большой и пестрою толпой.Звуки резкие танго и вальсаПутались с трамвайной трескотнёй.

Мы сидели молча на диванах,Скучные от пива и вина.— «Тот уехал?» — «Да», — «А этот?» — «В Каннах».И опять надолго — тишина.

И в тяжёлом папиросном дымеПоднимали взоры к потолку.Кто у нас вот эту боль отнимет,Эту безнадежную тоску?

Становилось скучно, страшно даже.Ждём, что кто-нибудь сейчас придетИ со смаком в сотый раз расскажетЗлой литературный анекдот.

Так под сонным, неподвижным, взглядомПролетал за часом мёртвый час.«Так и надо… Значит, так и надо…»И ревел неумолимый джаз.

15. VII.31

«Ни восторженно-звонких стихов…»

Ни восторженно-звонких стихов,Ни заломленных к небу запястий,Ни желаний, безумных, как ветер,Ни ленивой истомы в крови…

А покорно, без пламенных слов,Без мечты о несбыточном счастье,Повторить эту сказку столетий,Эту грустную сказку любви.

7. VIII.31

«Глядишь на звезды взором вдохновенным…»

Глядишь на звезды взором вдохновеннымС откинутой красиво головой.Тревожно мыслишь о судьбе вселенной.— «Ведь, в сущности, не знаем ничего!

И из каких таинственных расчетовЯвился воздух, и тепло, и свет?»А у меня одна, одна забота:Куда поставить твой велосипед?

15. VIII.31

«Уже не девочка — жена и мать…»

Уже не девочка — жена и мать.Суровый опыт, а не мысль о чудеУже пора бы, кажется, понять,Что это — жизнь, и что другой не будет.

А всё-таки еще бывает жальЗабытых слов, разрушенных желаний,И о не бывшем поздняя печальМешает спать в предутреннем тумане…

Уж создан быт, свой дом, своя семья,— Ну, пусть не так, как думалось когда-то.Пусть не дорога жизнь, а колея,Не зори в ней, а ранние закаты.

Пусть большего не будет никогда,Но то, что есть — сурово и велико,И беспощадно-трезвые годаПрекрасней нашей юности двуликой.

— А всё-таки…

IX.31

«Просто, без слёз и проклятий…»

Просто, без слёз и проклятий,С горстью наивных стихов,В стареньком ситцевом платье,В тёмной тоске вечеров,

С запахом лука и супа,В кухонном едком чаду —Женщиной слабой и глупойТихо к тебе подойду.

И без упрёка и стонаОструю боль заглушу.Снов твоих страшных не тронуИ ни о чём не спрошу.

— Всё, что копила годами,Молча отдам навсегда.И заструятся над намиНе золотые года.

2. X.31

Роза Иерихона («Вдруг стало ясно: жизнь полна…»)

Вдруг стало ясно: жизнь полнаНепоправимою угрозой,Что у меня судьба однаС моей Иерихонской розой.

Вот с той, что столько долгих днейСтоит в воде, не расцветая,В унылой комнате моейБезжизненная, неживая.

Будильник, пудра, пузырьки,Игрушки — рядом на камине.Её корявые росткиОкутывает сумрак синий.

И я, над страшным и сухим,Неумирающим растеньемСлагаю мёртвые стихиО не бытье, о не цветенье.

И из сплетенья длинных строк,Из неожиданных созвучийВстаёт уродливый цветок,Сухой, бесплодный и колючий.

Но словно в огненном бреду,С упрямой, безрассудной веройДень ото дня я жадно жду,Что зацветёт комочек серый…

Себя стараюсь обмануть,Другим — сплетаю небылицы.О, только бы, хоть как-нибудь,От пустоты освободиться!

Проходят дни и вечера,Я с каждым днём скупей и строже.Сегодня — то же, что вчера,А завтра — заново всё то же.

И мой цветок не расцветёт.Быть может, и бывают розы,Что зацветают дважды в год,И что не вянут на морозе,

Но только это не для нас,Не для таких, как мы, должно быть.Томит вечерний, синий часТомленьем напряжённой злобы.

И вот с безжизненной тоскойСклоняюсь грустно и влюблённоНад неудачливой сестрой,Над розою Иерихона.

9. IX.31

Ночью («Два будильника ночью стучат…»)

Два будильника ночью стучат,Чётко слышен двойной перебой.Тянет левую руку с плечаПритуплённая, нудная боль.

На полу — неподвижная рябь,За окном — мёртвый свет фонаря…Где-то Богом забытый корабльУкачали чужие моря.

Где-то долго гудит паровозВ чёрном холоде мёртвых полей,С усыпляющим ритмом колёс,С переливом призывных огней.

Утомлённая память легка,Память медленно клонит ко сну…Где-то в небе скользят облака,Закрывая над крышей луну.

В неподвижной, таинственной мглеУмирают большие слова.Два будильника там, на столе…Но зачем же их всё-таки два?

И над горечью счастья и слёз,Над сомненьем — любовью — тоской —Где-то в детстве гудит паровоз,Далеко, далеко, далеко…

10. IX.31