Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Смерть на чужбине. Это и трагичная возможность, и метафора.

Эмиграция – особая личная ситуация и душевное состояние – тема, звучавшая в книгах Аксенова всегда, прозвучит и в его больших романах 80–90-х годов: «Бумажный пейзаж», «Новый сладостный стиль», «Кесарево свечение», «Редкие земли» и в других текстах…

Эмиграция – это оторванность от близких тебе людей и мест. От родной культуры.

Эмиграция – несладкая ситуация, когда «писателю, чтобы сохраниться в профессиональном артистическом качестве, – пишет Аксенов в одном из писем, – нужно искать подножный корм, привыкать к амфибиозности существования…». И, сдается мне, в случае с Аксеновым «нужно» и «хочу» совсем не совпадают.

Среди эмигрантов у Аксенова было немало друзей. Но при этом… Как он описывает нравы этой среды! И не в статье, рассчитанной на публичный отклик, а в частных посланиях. Его угнетает «на редкость грубое и бестактное» увольнение из журнала «Грани» Георгия Владимова, который, на его взгляд, «относится к небольшому числу честных людей и… выгодно выделяется среди очумевших мегаломанов или наглых провокаторов, вроде гиньольной пары Синявских»[226]. Его поражает, «как люди, дома перед лицом общего пугала, хранившие по отношению друг к другу хотя бы лояльное молчание, здесь развернулись в надменности, интриганстве и общем сволочизме. На вечеринках прежде всего оглядываешься – с кем нельзя говорить о Х, при ком нельзя упоминать У, будет ли уместным сказать об И пару теплых… Приходится проводить отбор и сокращать прежние связи. Любое подобие успеха <…> вызывает тихий, но отчетливый скрежет зубовный. Особенно стараются те, кому как бы и там, и здесь недодали, против тех, кому там пере-дали, да и здесь-де не по праву хапают. Соискательство славы принимает курьезные формы. Парикмахер Лимонов[227] в нежном возрасте 40 с чем-то лет изображает юного ниспровергателя… В Израиле пышет злобой Милославский[228], из крепостных евреев князей Милославских».

Всё это тяготит Аксенова. Да и дела в Штатах складываются не так блестяще, как хотелось.

7

Порой в периодике появлялись тексты отнюдь не дружественные. В июле 1985 года в журнале Commentary вышла статья американской писательницы Фернанды Эберстадт «Вон из ящика и – на Запад»[229]. И посвящена она была активно тогда издававшимся на Западе русским прозаикам. И жителей СССР, и изгнанников объединила под маркой «советские», означавшей не убеждения или образ жизни, а географическую идентификацию. Конечно, Фернанда понимала разницу, но не могла или не хотела покидать круг привычных понятий, в котором отсутствует «американец-политэмигрант». Так, для Фернанды и член СП Юрий Трифонов, и покинувший СП Василий Аксенов – оба soviets – советские.

И все (почти) дрянные. Вынув из ящиков столов напиханные туда «непроходные» в Союзе рукописи, они притащили их на книжный рынок Запада. А здесь и без них от текстов тесно. И еще, подумайте: как же это так – Россия подарила миру великую литературу, в СССР выходят сотни журналов, сборников, романов – а этих не печатают. Почему если их не хотят дома, то нужно издавать у нас? Что у них есть интересного для нашего читателя? Пусть они там у себя трижды Солы Беллоу и Грэмы Грины, кому здесь нужны эти «ренегаты-коммунисты», «гедонисты – дети "Оттепели"» и «религиозные ортодоксы, чуждые и коммунизму и Западу»? Они и пишут не то. И не так. И не про то. И живут неправильно.

Вот, скажем, Аксенов. Шпана. Анархиствующий сластолюбец. Советская власть его и так холила, и этак лелеяла, своего «официального бунтаря». Порой за дерзости ему делали внушения, но потом прощали и всё разрешали. А он то бузил, то каялся. А вообще, он, типа, советский Норман Мейлер (вообразивший себя Хемингуэем) – любитель спорта, джаза, водки и баб.

И – он сюрреалист. Переводчики не знают, что делать с «Затоваренной бочкотарой» (Surplussed Barrelware). В ее английской версии объем справочных сносок едва не превосходит сам текст! А читатель вряд ли найдет там что-либо кроме «литературных эхо», каламбуров и аллюзий.

Или вот роман «Ожог». Биография какого-то алкоголика и эротомана. Кого и чему она может научить, «несмотря на энергичность повествования, красочность описаний и хороший стиль», если «в роли основных метафор иллюзорных свобод выступают секс, наркотики и алкоголь», а «герои-свободолюбцы – понтовые блядуны и дорогие шлюхи»?

«К чему Аксенов ни притронется, – сетует Фернанда, – он все превращает в какую-то пакость: выпивку – в похмельный бред, секс – в разврат. У него и хирург у своего стола пахнет "московским плейбойским букетом: коньяком "Реми Мартен", одеколоном "Ярдли", сигаретами "Кент", спермой и женской секрецией». Если изъять из «Ожога» мат, там «мало что останется, кроме "Ронсонов", "Фольксвагенов", виски "Джонни Уокер Блэк Лейбл" и одежек от Кардена».

Но даже такие русские – патриоты. А американец Патрик Тандерджет – нет. Он клеймит Америку позором, а ее флаг обзывает «заблеванной простыней». Где это слыхано?

Теперь Аксенов сибаритствует в Вашингтоне, гребя бабло за ругань на нашу культуру. Жаль, что Советы, «пожирая своих детей, изрыгают их» на наши лужайки. Ясно, почему в СССР его двадцать лет терпели, издавая и позволяя кататься по миру, но всё же выгнали. Достал!

И все они друг дружки стоят. И еще лезут в наши издательства! Ладно б сидели в эмигрантском гетто, издавались бы для своих, а то туда же – в Random House.

Такова вкратце статья Фернанды.

Понятно, она возмутила русских сочинителей в изгнании.

Максимов послал в Commentary письмо. В нем, уходя от дискуссии об Аксенове-писателе, утверждал: он «один из самых порядочных и стойких представителей нашего литературного поколения». Да, его покупали, но так и не подогнали его дар под советский ранжир. Восстав, он потерял больше других. «Если, – пишет Максимов, – это сделает Евтушенко… я первым подам ему руку». Что же до книжного бизнеса, то: «мы, воспитанные на вдохновенных примерах Вульфа, Фолкнера и Фитцджеральда… стали свидетелями превращения великой американской прозы в базар саморекламы и вульгарной подгонки под вкусы публики».

Написал в редакцию и Алексей Цветков[230]. Перечислив ошибки Эберстадт (назвала Есенина символистом и вообще напутала), он заявил, что она не вполне готова к писанию таких статей.

Copmmentary напечатал оба письма, но Фернанда от ответа уклонилась.

Аксенову не было плевать на писания о себе. Он берег репутацию, ценил свой труд, любил свои книги. Он был разгневан и подозревал: писулька заказная. Об этом говорит фрагмент письма в Москву: «Берут 20-летнюю американскую сикуху и под ее именем просовывают в местный журнал такую посконную мразь, которая этой сикухе и присниться не могла, если только она не спала с 10 лет с кем-нибудь из наших титанешти».