Георг Форстер - Путешествие вокруг света

Таким образом, наши предположения о распрях между индейцами теперь наглядно подтвердились; не было оснований усомниться и в том, что именно мы послужили тому причиной. У нас не осталось также никаких сомнений, что новозеландцев можно считать самыми настоящими людоедами. Господин Пикерсгилл пожелал купить голову, чтобы взять ее с собой в Англию в память об этом путешествии. Он предложил за нее гвоздь и за эту цену легко ее приобрел[350].

Вернувшись на корабль, он выставил ее для обозрения наверху, на перилах палубы. Пока мы стояли вокруг и разглядывали ее, несколько новозеландцев подошли к нам от источника. Увидев голову, они знаками дали понять, что хотели бы поесть мяса и что оно очень вкусно. Всю голову господин Пикерсгилл отдать не захотел, но предложил отделить кусок щеки. Они, казалось, были этому рады. Он в самом деле отрезал кусок и дал им, но они не стали есть мясо сырым, а сначала решили его тут же, при нас приготовить; немного поджарили над огнем, после чего с большим аппетитом съели.

Вскоре вернулся на борт капитан со своими спутниками. Они тоже пожелали посмотреть на такую необычную вещь, и новозеландцы повторили эксперимент в присутствии всей команды. Зрелище это имело на всех присутствовавших странное и очень разное воздействие. Некоторые при всем отвращении к людоедству, привитом воспитанием, казалось, сами были едва ли не прочь откусить кусочек; им казалось весьма удачной шуткой назвать новозеландские войны охотой за людьми. Другие, напротив, так негодовали на людоедов, что вопреки здравому смыслу готовы были перестрелять всех новозеландцев, словно они имели право распоряжаться жизнью народа, чьи действия не подлежали даже их суду. На некоторых же сие зрелище подействовало как рвотное. Остальные довольствовались тем, что объявили это варварство позором для человеческой природы и сетовали на то, что самое благородное из божьих созданий может так уподобиться зверю!

Наибольшую чувствительность проявил Махеине, юноша с островов Общества. У него, рожденного и воспитанного в стране, жители которой уже порвали с варварством и вступили в общественные отношения[351], эта сцена вызвала крайнее отвращение. Он не выдержал ужасного зрелища и убежал в каюту, дабы отвести душу. Мы нашли его в слезах, кои свидетельствовали о его неподдельном волнении. На наш вопрос он ответил, что плакал о несчастных родителях бедного юноши! Такой образ мыслей делал честь его сердцу, ибо доказывал способность живо и глубоко сочувствовать ближнему. Все это так болезненно ранило его, что прошел не один час, прежде чем он смог успокоиться; и долго еще не мог говорить о случившемся без содрогания.

Философы, изучавшие человечество из своего кабинета, самонадеянно утверждали, что, несмотря на сведения древних и новых авторов, людоедов никогда не существовало. Даже среди наших спутников было несколько человек, которые до сих пор сомневались в этом, не желая верить единодушным свидетельствам столь многих людей. Между тем капитан Кук еще во время своего прошлого плавания с достаточным основанием предположил, что новозеландцы — людоеды. Теперь, когда мы видели все своими глазами, в этом не было ни малейшего сомнения. Взгляды ученых на происхождение этого обычая расходятся, о чем можно судить по работе каноника Паува Ксантена (Pauw zu Xanten) «Recherches philosophiques sur les Americains». Сам он, видимо, полагает, что когда-то люди могли поедать друг друга из-за голода и крайней нужды. Однако против этого выдвигаются серьезные возражения, и самое существенное из них: на земле едва ли найдутся уголки, совершенно неспособные обеспечить пропитание своим обитателям; причем как раз те страны, где поныне существует людоедство, меньше всего можно считать самыми бедными. На северном острове Новой Зеландии, протяженность береговой линии которого около 400 морских миль, живут, судя по всему, не более 100 тысяч человек, что для столь обширной земли цифра ничтожная, даже если считать, что заселено лишь побережье, а не внутренние области[352]. Но будь их даже гораздо больше, они способны обеспечить себя пищей благодаря изобилию рыбы, а также развитию земледелия в бухте Пленти и других местах; об этом свидетельствуют и путешественники. Правда, до того как они овладели искусством плести сети и сажать картофель [батат], их съестные припасы были более скудными и доставались им с большим трудом[353]; но тогда и жителей было, конечно, гораздо меньше. При всем том я отнюдь не отрицаю, что в некоторых случаях человек действительно мог съесть другого от голода, однако примеры тому известны лишь единичные, а отдельные примеры никак не могут служить доказательством обычая людоедства вообще. Они доказывают только, что иногда голод и нужда могут довести человека до крайности. В 1772 году, когда в Германии был неурожай и многие провинции страдали от голода, в Бойненбургской области, на границе Тюрингии, был заключен в тюрьму и, если не ошибаюсь, казнен один пастух, который из-за голода убил молодого парня и съел; потом он в течение нескольких месяцев убил с той же целью еще нескольких человек уже просто потому, что еда пришлась ему но вкусу. При допросе он сказал, что особенно ему нравится мясо молодых людей, и то же можно было заключить по мимике и жестам новозеландцев. Одна старуха из провинции Мато Гроссо в Бразилии призналась тогдашнему португальскому губернатору Пинто, ныне послу Португалии в Лондоне, что она не раз ела человеческое мясо и оно ей очень нравится, особенно мясо маленьких мальчиков, и что она охотно ела бы его и дальше. Но разве не было бы глупостью заключить из этих примеров, что немцы, бразильцы и вообще любая другая нация имеют обычай убивать людей и наслаждаться их мясом? Нет, обычаем этого назвать нельзя. Так что следует искать другие объяснения. Известно, что самые важные события на Земле нередко порождаются ничтожнейшими причинами; так, незначительная свара иногда может перерасти в крайнее ожесточение. Известно также, насколько сильна бывает жажда мести у диких народов; эта сильная страсть зачастую вырождается в безумие, и тогда возможны самые неслыханные жестокости. Кто знает, не пожирали ли первые людоеды головы своих врагов из чистой ярости, что­бы ничего от них не осталось? Если же они вдобавок обнаруживали, что такое мясо здорово и вкусно, то постепенно могли возвести это в обычай и всякий раз съедать убитых. Ибо, хотя есть человеческое мясо и противно нашему воспитанию, само по себе это не является неестественным и наказуемым. Это преследуется лишь потому, что может привести к забвению столь необходимых для общества человеколюбия и сострадания. А поскольку без сих свойств не может существовать никакое человеческое общество, то для всех народов первым шагом к культуре является отказ от людоедства и стремление вызвать отвращение к нему[354]. Мы сами отнюдь не каннибалы, но тем не менее не видим ничего неестественного или ужасного в том, что затеваем сражения и сворачиваем шеи тысячам людей просто ради того, чтобы удовлетворить тщеславие князя или каприз его любовницы. И разве не предрассудок испытывать отвращение к мясу убитого, когда мы не стыдимся лишать его жизни? Конечно, можно сказать, что людоедство делает человека жестоким и бесчувственным. Увы, достаточно примеров свидетельствует о том, что представители цивилизованных наций, хотя бы некоторые из наших матросов, не вынося и мысли о поедании человеческого мяса, в то же время способны на варварство, неслыханное даже среди каннибалов! Что такое новозеландец, который, убив на войне своего врага, съедает его, в сравнении с европейцем, который просто для развлечения способен оторвать от материнской груди младенца и хладнокровно бросить своим собакам?[355]