Анатолий Краснопольский - Я прошу тебя возвратиться

- Она и здесь, в гарнизоне, есть, - сказал я. - Несчастья везде одинаковы, и везде от них одинаково страдают.

Я заметил, как при этом Павел Федотович прищурил глаза, выражая сомнение.

И мы расстались. Но Павел Федотович меня запомнил и, когда представился случай, взял к себе, в киевский госпиталь.

- О, да мы выросли! - сказал он при встрече, оглядывая меня, мои, теперь капитанские, и свои, попрежнему полковничьи, погоны. - Только скажу вам, что звезды в медицине не растут так быстро, как грибы.

- Так точно, товарищ полковник, - говорю громко.

- Для вас я отныне Павел Федотович. Просто Павел Федотович. - И полковник по-братски похлопал меня по плечу.

Меня вытащили из глуши, отец, понимаешь? Передо мной распахнулись двери лечебного центра: твори, дерзай... А я, по-твоему, должен кулаком по столу? Я понял тогда - у меня началась новая жизнь.

- Ничего ты не понял, сын мой! Переступая порог госпиталя, ты и не заметил, как тебя подмял авторитет уставшего человека. Его возможности стали твоим пределом. Выше их прыгнуть тебе не дозволялось: на страже были и самолюбие Якубчика, и его прошлая слава. И вышло: он взял тебя под свое крылышко, чтобы ты ему нитки задергивал на операциях.

Постой, отец, постой. Ты никак провоцируешь меня на разрыв с моим учителем?

- Мое почтение! Твоей второй натурой, майор медицинской службы, давно стала угодливость, если не раболепие, учтивость, если не идолопоклонство. Теперь трудно что-либо изменить: тридцать лет прошло.

Стучат, стучат колеса. Человек, заживо погребенный, проклинает мое имя. Анна, Анна, ты и не подозреваешь, какое новое испытание уготовила тебе судьба! Стучат колеса. Стучат, ломятся в мою душу твои слова, отец.

Что же мне делать?

И снова голос отца:

- Ну, например, я вот плюнул на икону.

Какую еще икону?

- Обыкновенную. Нас было шестеро у отца. Кстати, твой дед был регентом, это что-то вроде помощника попа по хоровой части. Он собирал певчих для церковного хора. За эту работу от денег прихожан твоему деду доставалось то, что сквозь пальцы попа протечет. А матери так хотелось достатка. Она говорила: "Умру спокойно только тогда, когда хоть одного своего сына увижу в рясе". Выбор пал на меня. Но я, сколько помню себя, все занимался лечением собак да кошек, доктором хотел стать. А меня взяли и отправили в духовную семинарию.

Все рушится. Как уйти?

И ты плюнул на икону.

- У меня не было другого выхода. И когда батька стегал меня кнутом, я, взвизгивая, кричал: "Все равно буду доктором..." А ты? Можешь ты своему преподобному Павлу Федотовичу открыто сказать: "Мы не сработались с вами, товарищ затухающее светило, так что мое почтение"?

- Я, отец, все-таки старший ординатор.

- Не ординатор, а ординарец. Так вернее. Оруженосец. Когда твой рыцарь-кумир был еще на коне, ты носил его доспехи и чувствовал себя при доле, а теперь не знаешь, куда нести оружие.

- Ну хватит, батя! Поучил сполна, унизил...

- Лакея унизить нельзя.

- Чего ты от меня хочешь, наконец?

- Хочу заразить тебя своим беспокойством, своим бескорыстием, которых тебе так не хватает сегодня, мой мальчик. Хочу знать, что это я твоими глазами открыто смотрю в лица людям, хочу чувствовать, как твоими руками сегодня я творю для них счастье.

- А что такое счастье?

- Счастье - это быть живым.

И уходишь. И не крикнуть: "Постой!" Слово, на какое с надеждой еще оборачиваются порвавшие с тобой люди. Не обнять, не прошептать: "Прости, я все начну заново". Ведь тебя нет, ты мертвый...

- Кто из нас мертвый?!

Нет тебя, нет.

- Есть! И это я твоими словами говорю то, чего бы ты без меня не сказал никогда никому другому.

...Передо мной взмокший чепец, да рентгеноснимок, да ключи от квартиры Пронниковых, ключи, обжигающие руку...

Поезд, тормозя, вздрогнул, грохнули буфера, лязгнуло под вагоном.

...На пороге ординаторской полковник Якубчик.

Не ожидая от меня рапорта, подошел, поздоровался.

- Ну, как тут без меня?

- Мое почтение вам, Павел федотович! Пока вы были на сборах, в отделении никаких происшествий не произошло, Ивана Васильевича Пронникова я поместил в пятую палату.

- Мальчишка! - кричит полковник. - Ты у меня пот здесь с этой историей! - И он звонко хлопает себя но затылку. - Выговор вам, майор Шатохип. Строгий выгопор!

Я стою навытяжку, жмурю глаза: сегодня такой солнечный день...

- Вот вам и Ворошиловград, - раздался голос проводницы в тот момент, когда он мог и не раздаваться.

Само собой это стало ясно, когда в окнах выросли контуры вокзала, показались прибывшие к поезду машины, а там, за сквером, взлетающий на мост трамвай.

Как по тревоге сдаю проводнице нетронутую постель.

И вот уже пробиваюсь сквозь перронную толчею. Солнечные лучи, профильтрованные облачной рябью, осветили лица. А может, это от долгожданных встреч?

Ты ходил по этим улицам. По Каменному броду. Первые пушки для Бородинской битвы и прадед тепловоза, доставившего меня сегодня в город твоей юности, были сработаны тут... О, Каменный брод! Сегодня он утонул в западне балки за корпусами улицы Советской. Будто старая рабочая Луганка вышла из берегов и понесла на своей спине корабли-дома, понесла через весь город, пересекая площадь Героев Великой Отечественной войны, туда, к высокому горизонту. Нет, тебе нипочем не узнать бы теперешние места.

Время торопит меня к автовокзалу. "Икарусы", как смиренные тигры, рычат на развороте. Одни уходят в рейс, другие тут же, след в след, занимают их места.

Беру билет. Двадцать минут могу постоять, потолкаться среди кочующего люда. Брожу туда-сюда. Вещи, недосказанные слова, водители с путевыми листами. Из-за стекла киоска Союзпечати с обложки польского журнала голенькая девица строит глазки. Спрашиваю "Известия".

- С утра только местные газеты, - был ответ, - по в местных вы можете прочитать сегодня то, о чем в центральных напишут только завтра.

- Например?

Голова киоскера высовывается из окошка.

- Например, узнаете о бригаде шахтера Мурзенко, - Голова скрылась, но деликатно зазывающий голос не умолкал: - За десять месяцев - миллион тонн антрацита. - И рукой, как автоматом, киоскер вытолкнул из окошка "Ворошиловградскую правду".

- Спасибо.

- Спасибо скажете чуть позже. - Киоскер утонул в глубине будки. Он что-то выдергивал под прилавком, старательно и долго, и я в ожидании результата успел изучить коллекцию значков, наколотых на ленты разного цвета. - Прошу, товарищ. - И продавец снова вытолкнул газету, на этот раз комплект "Недели". - Прочитаете о совместных тренировках советских и американских космонавтов. Любопытно, с точки зрения пауки.

Я добавляю:

- И с точки зрения температуры мира.