Анатолий Краснопольский - Я прошу тебя возвратиться

Краснопольский Анатолий Борисович

Я прошу тебя возвратиться

Анатолий Борисович Краснопольский

Я ПРОШУ ТЕБЯ ВОЗВРАТИТЬСЯ

Повести Анатолия Краснопольсного "Я прошу тебя возвратиться" и "Четыре тысячи историй" посвящены военным медикам. В них рассказывается о дерзновенном творческом поиске и подвиге солдат в белых халатах, их любви к людям, которым они своим каждодневным трудом возвращают здоровье. жизнь, счастье.

Если нет заботы о памяти мертвых, нет

заботы и о жизни живых...

Э. Межелайтис

Теперь, отец, я отправляюсь к тебе.

...Когда все это случилось, я помню, была снежная-снежная зима, помню, как расстегнутые полы моего пальто, сшитого из толстой сукнины, тяжело метались по сугробам. Я бежал к маме по улице, застывшей во тьме, падал в какие-то ямы, выкарабкивался и спова делал свои трудные шаги. Я первый узнал об этом... Мне сказал Вовка Чередниченко, потом он, собирая колоски, подорвался на мине и умер в той больнице, где ты работал перед уходом на фронт.

Почему ты меня тогда не разбудил? Мама рассказывала, ты долго стоял надо мной, спящим, потом на цыпочках подошел к вешалке, оделся, хотел было по привычке взять меня за ухо, но раздумал. И осторожно ушел. И не разбудил.

- Я хотел, мой мальчик, чтобы ты меньше ждал меня. Хотя бы на одну ночь меньше, - вдруг почудился мне твой голос издалека. Показался, послышался так ясно, будто ничего и но случилось, будто ты рядом, так близко, что я ощущаю твое дыхапие. И этот твой голос, зазвучавший сегодня во мне, стал моим спутником, советчиком, судьей.

Здание киевского вокзала, похожее на гигантский шлем древнерусских кпязей, медленно смещается влево;

и вот уже поезд повис над стынущим Днепром, вот уже замельтешили сосны, прижатые к темноте белокаменными плечами даршщкого жилого массива, побежали по насыпям квадраты света, бьющего из окон. И в твоем голосе нарастает тревога:

- А где же мама? Или у нее давно новая семья, дела, заботы?

У мамы новая семья?! Да ты вспомни, вспомни вашу первую встречу. В тридцатый годы в шахтерском поселке ты заведовал амбулаторией. Однажды на прием к врачу пришла девушка.

- Мое почтение! - произнес ты свое излюбленное приветствие, взглянув на нее мельком и продолжая еще что-то записывать в бумагах, разложенных на столе.

На что жалуемся?

- Сердце болит, - тихо ответила девушка.

- Раздевайтесь, - привычно предложил ты, не меняя своей позы, - до пояса, пожалуйста.

- Раздеваться?.. Я не буду, - стеснительно, а скорее испуганно сказала девушка.

- Тогда мне трудно вам чем-либо помочь.

И тут ты повернулся в ее сторону. Хрупкая, в полинявшей кофточке с заплатами на острых локотках, девушка стыдливо прикрывала ладошкой верхнюю пуговку. Ты поднялся из-за стола, сделал к ней шаг.

Девичьи пальцы отчаянно мяли батистовый платочек: вдруг она выронила его, резко наклонилась, чтобы поднять, и было слышно, как об пол тяжело ударилась туго заплетенная коса.

Ты осторожно взял девушку за руку, нащупал пульс:

- В таком случае хоть расскажите о собе.

В ответ растерянный тоненький голосок:

- У меня куча малышей. - Она вдруг запнулась, как будто отвечала самый сложный урок. - Я учительница. А малыши приходят ко мне из Свистовки, из Бандовки, из Пьяной Балки. Когда дождливо и грязь на дорогах, классы пустеют, детям не во что обуться. И я целый день плачу. А мне по программе нужно проходить с ними букву "р"...

- Букву "р"? - зачем-то переспросил ты.

- Да, уже "р"...

- Ну, вот понервничали, и болит. И вы правы: можно не раздеваться.

Ты впервые уступил пациентке. И, скрывая это, ты, солидный человек с тонкими усиками над добродушной губой, вдруг рассмеялся. Значит, "р"... Тогда мама не подозревала, что почти столько же лет, сколько было ей, ты месил грязь по проселочным дорогам, закончив, как сказано в свидетельстве, курс фельдшерской школы при Голицынской больнице для питомцев Императорского Московского воспитательного дома, где обучался анатомии и физиологии, оперативной хирургии, ортопедии и даже закону божию. Не знала мама и того, что, только сполна намаявшись по глубинкам, ты смог поступить в Днепропетровский медицинский институт.

- Нет, друг мой, я все сказал маме. Сказал, как студентом снимал угол и, чтобы меньше платить за жилье, пять лет спал на полу. Сказал даже о том, как раз в неделю ходил на городскую ярмарку, где торговали дешевыми борщами. Все сказал йотом...

А пока в тебе смеялся опытный врач и проницательный человек. И этот смех, лта твоя короткая прическа без единой сединки в спутанных полосах делали тебя в глазах нашей мамы молодым-молодым.

- Не будет никаких Свистовои и Бандовок, - говорпл ты, вышагивая по кабинету. - Прекрасно жить будут люди и своим селениям дадут совсем другие имена, - мечтательно заглядывал ты в мое сегодня. - А пока, - ты снова взял девушку за руку, - вам нужпы прогулки на свежем воздухе, - и предложил маме вместе провести вечер.

Когда она появилась у ворот больницы, ты уже сидел на облучке санитарной двуколки. И вы двинулись в путь. Осторожно, будто ощупывая землю, лошадь стучала копытами: так-так, так-так. За околицей раскинулось поле, и мама ждала, что ты взмахнешь кнутом, и понесется ваша колесница ковром-самолетом. Но раздавалось все то же "так-так", только глуше и монотоннее.

- Вы не умеете управлять лошадьми? - робко спросила маяа.

- Почему вы так решили? Вырос я в селе. У отца был клочок земли, и мы, хлопцы, пахали, сеяли за милую душу, - как бы оправдывался ты под медленный стук копыт.

- Тогда, - сказала мама, - вы думаете, я боюсь быстрой езды?

Ты неловко заерзал на облучке:

- Эта лошадь всю жизнь возила вагонетки под землей, там и ослепла. Теперь вот шахтеры подарили ее нашей больнице. Зачем же списывать в расход прославленную Горпячку?

- Простите, - мама с нежностью тронула поводья.

А Горнячка, услышав свое имя, вдруг затрусила рысцой. Доверяясь человеку, лошадь продолжала ему служить. И тогда ромашковое поле под закатными лучами вспыхнуло живым золотом. Ты повернулся к маме:

- Красоту дано видеть и слепым...

Мама вспоминает, как в тот вечор, глядя на закатное поле, она подумала о вашей золотой свадьбе. Ромашковыми головками летели ваши годы. Счастливые годы любви. Один, два, десять... Потом отсчет пошел не от первой встречи, а от тысяча девятьсот сорок первого года, от холодной снежной зимы.

- Я полюбил нашу маму с первого взгляда.

- Тогда как же ты можешь думать о какой-то маминой новой семье? Просто маме сейчас нездоровится, и я еду к тебе один.

В купе уютно и чисто. Если закрыть дверь, стихает шум. Совсем как дома. Можно быть хозяином своих дорожных раздумий. Только брошенные на верхнюю полку пальто да портфели напоминают о том, что я здесь не один. Со мной едут двое. Они появились перед самым