Юрий Пантелеев - Полвека на флоте

Молодежь жадно тянулась к знаниям. Создавались клубные кружки. Но особенно мы любили театр. Обычно спектакли устраивались во флотском клубе. Бывало, зимой собираемся там большой компанией. В фойе игры, музыка, ждем начала спектакля. В 20 часов занавес не поднимается, и в 21 час тоже, а в 22 часа начклуба объявляет:

- Товарищи военморы! Артисты на буксире застряли во льдах. Высылается на выручку ледокол.

Бурно аплодируем, терпеливо ждем, и в 23 часа занавес поднимается.

Приезжали к нам артисты оперы, балета, драмы и оперетты. Бывали и знаменитости. Спектакли кончались иногда в 2 часа ночи, и мы уходили под большим впечатлением, обсуждая пьесу и игру исполнителей.

Как-то после ужина послышался голос Юмашева:

- Комсомол!

Знаю уже, что сие относится ко мне. Подхожу. Иван Степанович объявляет, как всегда, коротко и властно:

- Иди к комиссару, он даст тебе поручение. Смотри не отказывайся.

Расспрашивать Юмашева не полагалось: он в таких случаях сердился. Комиссар, усадив меня в кресло, спросил, где я учился, где служил. А потом сказал:

- Ребята интересуются историей. Не учить же их по книгам с орлами да царскими портретами. Возьми-ка вот это, изучи, а потом побеседуй с краснофлотцами.

Комиссар протянул мне потрепанную книжку в мягком переплете. Читаю заглавный лист: "Покровский. История России с марксистской точки зрения". Недоуменно смотрю на комиссара, а он только головой кивнул:

- Давай, действуй.

Припомнив приемы преподавателей на штурманских курсах, безбожно подражая им, начал я читать лекции. Среди слушателей всегда оказывался комиссар, улыбался, что-то хмыкал потихоньку, но никаких замечаний не делал, а потом привел из политотдела опытного пропагандиста. Тот послушал меня и одобрил:

- Так держать!

Я увлекся новым делом. Народу всегда собиралось много. Слушали с большим вниманием. Задавали вопросы. Запомнился из них один:

- Товарищ штурман, а вы царя видели?

- Нет, - говорю, - не пришлось.

В кубрике недоуменная тишина. По-видимому, ребята считали, что историю Руси должен излагать человек, который был лично знаком с царем и его министрами.

Но интерес к моим лекциям не убывал. Стали их посещать и те, кто в первое время в кают-компании подшучивал надо мной: считалось, что пропагандистская работа - не дело для строевого и тем более беспартийного командира. Теперь ко мне привязалась новая кличка - Наш профессор. Я смущался, сердился. Забавнее всего то, что профессором я все-таки стал сорок лет спустя...

Решив возродить флот, Советское правительство было озабочено: какие корабли строить в первую очередь? По этому поводу в апреле 1922 года в Москве состоялось первое Всероссийское совещание военных моряков-коммунистов. О нем сообщалось тогда в газетах и журналах. Подробности дискуссии, естественно, докатились и до Кронштадта. Выяснилось, что на съезде определились два течения: одни ратовали за теорию "владения морем", предлагая строительство больших артиллерийских кораблей - линкоров и крейсеров, хотя в то время в стране для этого не было еще ни средств, ни производственных возможностей; другие отстаивали строительство малых кораблей, подводных лодок, торпедных катеров и морской авиации.

Столь же бурные споры развернулись и у нас в кают-компании. Конечно, за полувековой давностью стерлись в памяти все наши доводы "за" и "против". Одно лишь помню: большинство стояло за линейный флот. Мы бурно нападали на так называемую "молодую школу". "Что вы будете делать с вашими торпедными катерами и тихоходными подлодками в открытом море? Линкоры врага пройдут и не дрогнут..." - шумели мы. Наши противники не сдавались: "Вы консерваторы. Подводные лодки уже сейчас стали погребальными дрогами вашему линейному флоту!" Некоторое примирение сторон произошло, когда мы узнали, что совещание в Москве отвергло обе теории, определив, что успех в бою достигается взаимодействием разнородных сил флота - надводных и подводных кораблей, авиации, береговой артиллерии и все их надо развивать одновременно.

Тем временем шел полным ходом ремонт линкора. Трудились допоздна бригады рабочих Морского завода и портовых мастерских оружия. Не покладая рук работала и вся команда линкора. Конечно, уставали, но бодрое настроение нас не оставляло, ибо "по секрету" передавали, что с окончанием ремонта мы выйдем в море. И этого дня все ждали с великим нетерпением.

В короткие часы досуга я по-прежнему увлекался парусом и греблей. Сумел передать свою страсть и подчиненным. К нашей роте был приписан большой гребной катер. Шестнадцать гребцов сидели за веслами. Матросы старались вовсю. Ходили мы не только на веслах. Катер имел две мачты и большие красивые паруса. Летом по воскресным дням весь рейд заполнялся шлюпками: проводились гребные и парусные гонки всего флота или соединений кораблей. Без приза мы никогда не возвращались. Эти призы я бережно храню до сих пор.

Помню, в июльское воскресенье подул свежий западный ветер. Мы тотчас отпросились у начальства и спустили наш катер на воду. Матросы быстро поставили рангоут и уселись на пайолы - на дно катера, где положено сидеть команде при ходе под парусами. Я уже готовился спускаться по трапу, когда увидел на палубе командира линкора. Вонлярлярский стоял у борта с каким-то рослым моряком, и они оба поглядывали вниз на наш катер. Завидя меня, Вонлярлярский воскликнул:

- А вот и командир катера - наш штурман.

Я подошел, по всем правилам строевой службы представился. И сердце затрепетало. Передо мной был сам Галлер, начальник штаба Морских сил Балтийского моря. Его знали в Кронштадте все от мала до велика, но мне впервые довелось увидеть его лицом к лицу. На меня глянули ласковые глаза, на губах добрая усмешка. Галлер выслушал меня, поздоровался за руку и мягко спросил, куда я собираюсь идти на катере, давно ли вообще хожу под парусами и вся ли команда умеет плавать. Разговаривая, он разглаживал свои коротко подстриженные рыжеватые усики.

- Послушайте, голубчик, а не лучше ли вам заранее взять один риф? Ветер-то свежий...

"Взять рифы" означает уменьшить площадь парусов.

Передо мной стоял человек, у которого на левом рукаве тужурки сияло множество нашивок - чуть ли не до локтя. У меня же было всего две узенькие полоски... Полагалось бы просто ответить: "Есть, взять рифы!" Но мне было 22 года, и самоуверенности было хоть отбавляй. И я сказал, что пойду на полных парусах, а рифы возьму, когда понадобится.

На лице Галлера светилась та же добрая улыбка. Он повернулся к командиру линкора:

- Ну что же, Владимир Владимирович, разрешим штурману отваливать. При одном условии - минут десять походите, голубчик, по гавани. Мы с командиром посмотрим, а затем уж ложитесь курсом на Петергоф...