Николай Водовозов - Белинский

В таком нравственном состоянии Белинский в начале сентября 1837 года выехал из Пятигорска в Москву, закончив курс лечения, но не закончив своего счета с жестокой нуждой.

Только к весне 1838 года материальное положение Белинского несколько улучшилось. К этому времени он стал фактическим редактором журнала «Московский наблюдатель». Но это улучшение было весьма относительным. Издатель журнала Степанов платил Виссариону Григорьевичу всего 80 рублей ассигнациями[14] в месяц, да и то неаккуратно. Журнал расходился плохо: читателей не удовлетворяли статьи, написанные в духе «примирения с действительностью».

Белинский принадлежал к числу тех людей, для которых никакая практика невозможна без освещающей ее теории. Недаром один из современников его метко сказал о нем: «Белинский был одной из высших философских организаций, какие я когда-либо встречал в жизни».

Хотя Белинский по вопросу о «разумной действительности» жестоко ошибался, тем не менее последовательность его взглядов была беспощадна. Его не останавливали никакие крайние выводы, поскольку он считал основной ход рассуждения правильным. Он выводил все нравственные основы своего поведения из тех философских принципов, в истине которых был убежден с присущей ему всепоглощающей страстью.

В 1839 году издание «Московского наблюдателя» прекратилось из-за недостатка подписчиков. Но Белинскому даже ни разу не пришла в голову мысль изменить тон или характер своих статей.

Он опять очутился без средств к жизни. Печататься было негде, пришлось взять место учителя в Московском межевом институте. Педагогическая работа на первых порах увлекла его. Он считал ее «великой и благодатной своими следствиями для общества. Пока есть сила, — заявляет он, — я сам решаюсь на все, чтобы принести на алтарь общественного блага и свою лепту». В течение ряда месяцев он беззаветно работает учителем, вкладывая в это дело все свое горячее сердце и весь свой творческий ум. Наконец наступила пора экзаменов, когда можно было увидеть результаты такой самоотверженной работы. «Я ожидал своего экзамена, — рассказывает Виссарион Григорьевич, — без робости, без беспокойства, сделал его со всем присутствием духа, смело, хорошо; попечитель меня обласкал, я говорил с ним и — не узнавал самого себя… Да, действительность вводит в действительность. Смотря на каждого не по ранее заготовленной теории, а по данным, им же самим представленным, я начинаю уметь становиться к нему в настоящие отношения, и потому мною все довольны, и я всеми доволен». Так пытался он претворить в жизнь свое философское примирение с русской действительностью.

Педагогическая деятельность могла быть только временным этапом в жизни Белинского. Его страстная натура бойца жаждала широкой пропаганды любимых идей, журнальных битв, теоретических споров. Он стремится вернуться к литературе. Но в Москве ему печататься негде. Его тянет теперь в Петербург, где больше журналов, где находится главный центр умственной жизни страны.

Издатель петербургского журнала «Отечественные записки» Краевский через своего сотрудника писателя Панаева уже делал запросы Виссариону Григорьевичу о возможности совместной работы. В апреле 1839 года Панаев лично приехал в Москву, чтобы договориться с Белинским.

Белинский в то время жил в узеньком глухом переулке недалеко от Никитского бульвара, в деревянном одноэтажном домике, вросшем в землю, с окнами почти наравне с тротуаром. Панаев, желая произвести впечатление на Белинского, подкатил к этому скромному домику в экипаже, запряженном четверкой лошадей, наполнив громом и шумом весь маленький тихий переулок.

Встревоженный таким непривычным грохотом, Виссарион Григорьевич, лежавший до этого дома на диване с книжкой в руках, выглянул в окно и увидел прежде всего шестнадцать лошадиных ног и модный экипаж за ними, из которого вылезал молодой франтик, одетый в черное пальто, с черным модным цилиндром на голове. Рассердившись, что ему помешали читать, Белинский резко захлопнул окно.

Панаев, и сам сконфуженный своим эффектным появлением, смущенно прошел по тротуару и через заросший травой дворик к крыльцу дома. Там он неуверенно постучал в дверь. Ему открыл сам Виссарион Григорьевич. «Передо мною, — рассказывал Панаев, — стоял человек среднего роста, лет около тридцати на вид, худощавый, бледный, с неправильными, но строгими и умными чертами лица, с тупым носом, с большими серыми выразительными глазами, с густыми белокурыми, но не очень светлыми волосами, падавшими на лоб, — в длинном сюртуке, застегнутом накриво. В выражении лица и во всех его движениях было что-то нервическое и беспокойное…

— Кого вам угодно? — спросил он немного сердитым голосом, робко взглянув на меня.

— Виссариона Григорьевича. — Я такой-то. (Я назвал свою фамилию.) Голос мой дрожал.

— Пожалуйте сюда… Я очень рад… — произнес он довольно сухо и с замешательством и из темной маленькой передней повел меня в небольшую комнатку, всю заваленную бумагами и книгами. Мебель этой комнатки состояла из небольшого дивана с износившимся чехлом, высокой и неуклюжей конторки, подкрашенной под красное дерево, и двух решетчатых таких же стульев.

— Пожалуйста, садитесь. — Он указал мне на диван. — Давно ли вы в Москве?

— Я только вчера приехал.

Затем последовало несколько минут неловкого молчания. Белинский как-то жался на своем стуле. Я преодолел свою робость и заговорил с ним о нашем общем знакомом — поэте Кольцове. Белинский очень любил Кольцова.

— Ваши петербургские литераторы, — заметил он мне, между прочим, с улыбкою, — принимали Кольцова с высоты своего величия и с тоном покровительства, а он нарочно прикинулся перед ними смиренным и делал вид, что преклоняется перед их авторитетами; но он видел их насквозь, а им и в голову не приходило, что он над ними исподтишка подсмеивается.

Я просидел у него с полчаса… Разговор шел вяло.

Я встал с дивана в надежде, что Белинский удержит меня, но он не удерживал. Мне показалось даже, что он был доволен тем, что я отправляюсь. Он проводил меня до двери, сказав, что непременно зайдет ко мне на-днях.

Я вышел за ворота и пошел пешком. Мне стыдно уже было садиться в мою карету, запряженную четверкою, и я приказал ей следовать за мною. «Только, пожалуйста, без шума и грома», сказал я кучеру, который посмотрел на меня с удивлением».

Через дня два после этой встречи Белинский зашел к Панаеву. На этот раз они дружески разговорились. Виссарион Григорьевич сообщил Панаеву, что на-днях переезжает на новую квартиру в доме № 10 по Арбату и пригласил на новоселье своего нового знакомого с женой.