Виталий Сирота - Живое прошедшее

Единственным выходным было воскресенье. Завтрак в этот день (обычно блины или оладьи) проходил всегда как-то умиротворенно, с неторопливыми разговорами, хоть это и происходило на коммунальной кухне за маленьким столом.

Не помню, чтобы в семье жаловались на недостаток денег. Совсем невозможно себе представить недовольство мамы тем, например, что отец недостаточно зарабатывает или мало занят домом. Считалось, что каждый делает все, что может. Надо было требовать с себя и выжимать все из себя. Немыслимо было также переживать из-за того, что другой мальчик лучше одет: гордиться можно было силой, смелостью, умением, знанием, но не материальным достатком.

Из детства я вынес убеждение, что любить «за что-то» нельзя. «За что-то» можно уважать или ценить. Любят же иррациональные вещи: особую улыбку, мимику, тембр голоса и т. п. Пережитые совместно трудности и воспоминания о них только укрепляют союз.

Отношения с соседями у мамы были ровные, очень хорошие. Она не сближалась с соседями, но относилась к ним уважительно. Старалась ценить их положительные качества и идти навстречу просьбам. Например, соседка Ольга Захаровна к религиозным праздникам убирала квартиру, шла в церковь, а потом с чувством пила чай на кухне. Мама в такие дни все хозяйственные дела выполняла заранее, чтобы не омрачать соседке праздник. В соседских посиделках она не участвовала – не из высокомерия, а потому, что ей это было неинтересно и она дорожила свободным временем.

Мама в 1957 г. На обороте есть надпись: «Моему дорогому Жорке-Егорке в память обо мне. Комиссарова»

Я бывал у нее в лаборатории. Как я понимаю, занимались там в основном входным контролем качества бумаги. Мама внедрила новые методики и вообще, работая с интересом, похоже, поставила дело на новый лад. С сотрудниками у нее были добрые и неповерхностные отношения. У мамы выросла серьезная ученица – И. Г. Работая в лаборатории, она окончила институт и защитила кандидатскую диссертацию. Она и сегодня, спустя десятки лет, остается моим ближайшим другом. После перестройки типография обанкротилась (или была намеренно обанкрочена) и превратилась в третьеразрядный грязноватый бизнес-центр.

Работала мама примерно до шестидесяти пяти лет, на десять лет выйдя за границы пенсионного возраста. Будучи на пенсии, в отличие от отца не скучала. Она всегда любила гулять пешком в компании друзей: около дома, в парках Ленинграда, в пригородном летнем лесу рядом со съемной дачей, на берегу Черного моря во время отпуска… Компаньоны по таким прогулкам часто становились добрыми знакомыми на долгие годы. Папа, к сожалению, не был любителем такого времяпровождения, и мама часто гуляла без него.

Она любила поэтические чтения, театр, несмотря на то, что неважно слышала и сидеть ей надо было в первых рядах. Помню семейные походы в Капеллу на вечера поэзии, где выступал известный чтец Вячеслав Сомов. Классическую музыку и живопись мама любила меньше. Иногда напевала песни 1930-х годов, например «Кирпичики». Любила читать.

Чтение тогда было настоящей страстью интеллигенции любого возраста. Люди собирали большие и очень качественные семейные библиотеки, приобретали издания по подписке, могли отстоять много часов в очереди за нужной книгой. Отношение к книгам было трепетное – их берегли, чинили, подклеивали.

Особое место в жизни интеллигентов занимал журнал «Новый мир», главным редактором которого был поэт Александр Твардовский. Интересны и качественны были не только художественные произведения, но и то, что печаталось в самом конце номера мелким шрифтом: критика, публицистика, небольшие рецензии, письма в редакцию. В 1962 году в журнале напечатали рассказ А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Масштаб этого события ощущается и сегодня. Когда Твардовского сместили с поста главного редактора, журнал стал поучительно умирать.

Особое место в духовной жизни тогдашней интеллигенции занимали романы И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Эти произведения не печатались у нас с 1930-х годов и были переизданы только в 1950-е. Окружение моего брата знало их наизусть. Устраивались даже конкурсы на знание текста. Я тоже до сих пор помню дословно целые абзацы. Мы упивались сочным языком романов и, как нам казалось, критическим подтекстом. О прямой критике режима не могло быть и речи, поэтому эзопов язык и специфический юмор были в большом ходу. Недавно я узнал, что мой любимый роман «Двенадцать стульев» был написан по заданию органов. «Надо было показать, что жаловаться на советскую власть у нас могут только жулики, падшие личности, недоумки и достойные осмеяния осколки старого мира. Нормальный человек советской жизнью доволен», – пишет об этой спецоперации историк литературы Иван Толстой. Роман безвозвратно поблек в моих глазах.

Юмор Ильфа и Петрова хорош, хотя, как говорил Набоков, отдает холопством. Сегодня, перечитывая эти книги, я вижу, что в них высмеиваются мелкие предприниматели, каким я сам стал в конце своей трудовой жизни. Это осмеяние сейчас кажется талантливым, но не праведным.

Мне в те годы стало интересно читать газету «Футбол-Хоккей». В ней работали хорошие журналисты, оттуда можно было выудить интересную информацию – не только о спорте, а и то, чего не могло быть в обычной кастрированной прессе.

Интересно, что интеллигенция, уходя в бизнес в начале перестройки, начала читать гораздо меньше. И я тоже. Думаю, одна из причин в том, что жизнь людей умственного труда до этого была неполноценной. Возможности для самореализации, даже в узкопрофессиональной сфере, были ограничены – оставалось только чтение. В этом же, наверное, и корни сильного пьянства в среде творческой интеллигенции тех лет.

В годы перестройки после ухода в бизнес у людей появились нешуточные собственные проблемы. Возникла возможность и необходимость принимать самому непростые решения, и интерес к книжным страстям снизился. Похожее состояние было у Анны Карениной после встречи с Вронским. В поезде по дороге в Петербург взволнованная Анна пыталась читать книгу и «понимала, что ей неприятно было читать, то есть следить за отражением жизни других людей. Ей слишком самой хотелось жить».

Особенно часто во времена моей юности мы ходили в Театр комедии. Там работал актером родственник мамы Исаак Лурье. В 60-е годы театр был на подъеме, билеты купить было сложно, но благодаря Изе мы посмотрели практически весь репертуар. На многих спектаклях присутствовал сам Николай Павлович Акимов – главный режиссер. Невысокий, остроглазый, всегда отлично одетый, он ходил в антракте среди зрителей. Некоторые спектакли были с политическим подтекстом, и публика аплодисментами приветствовала острые намеки. Таким был, например, спектакль по пьесе Евгения Шварца «Дракон».