Самуил Киссин - Легкое бремя
На озере («Над мутно-опаловой гладью…»)[32]
Над мутно-опаловой гладьюВечернее солнце зажглось,И ветер примолкший играетДушистою тонкою прядьюТвоих золотистых волос.
В вечернем шуршанье осоки,В ленивом плесканье веслаЛениво душа замирает,И глаз так понятны намеки,И ты так светло-весела.
И словом боюсь я ненужнымМечту молодую спугнуть.Заря истомленная таетНа небе прозрачно-жемчужном,И тихо колышется грудь.
1908«Из мира яркого явлений…»
Из мира яркого явленийМеня увел мой властный гнев.И вот я жил, оцепенев,Среди мечтаний и видений.
И я творил миры иные,Иных законов, светов, сил.Да, я творил и я царил,Оковы свергнув вековые!
Но паутину мирозданьяРазмел, развеял вихрь слепой.Кому, окованный, больной,Кому пошлю мои стенанья?
Пустые дни, пустые ночи,Опустошенная душа.Так нетопырь, с трудом дыша,Пред ярким солнцем клонит очи.
«В пустых полях холодный ветер свищет…»
В пустых полях холодный ветер свищет,Осенний тонкий бич.В пустых полях бездомным зверем рыщетМой поздний клич.Поля, застыв в глухом недобром смехе,Усталый ранят взор.Кругом меня один простор безэхий,Пустой простор.И отклика себе нигде не сыщетМой поздний хриплый клич.В пустых полях холодный ветер свищет,Осенний бич.
«Гудят трамваи, мчат моторы…»
Гудят трамваи, мчат моторы,В густой пыли тяжелый чад.Афиш огнистых метеорыПустое небо бороздят.
Лица, измученного скукой,В ночной не видно темноте.Сухая ночь — гигант безрукий,Нас близит всех к одной мете.
Всех в плащ бескрайний запахнула,Свила, столкнула разом всех.И громче песнь ночного гула,И громче полуночный смех.
Но если праздные гулякиШумят, толкаясь и крича,И среди пьяной блещет дракиПорою острие меча;
Но если в злобном встречном взглядеБлеснет отточенный клинок,Но если ветреные блядиПорой, как сноп, валятся с ног;
Но если шум ночной нарушенГудком сирены (резкий вой!), —Веленью высшему послушен,К тебе придет городовой.
«За пеленой тумана плотной…»
За пеленой тумана плотнойНе видно мне домов.Лечу, как ветер беззаботный,Под звон оков.
Лечу, от воли пьяной воя,Я, беглый тать,И знаю: выстреломМеня вам не догнать.
Я знаю, буду завтра в гимнеЗа то воспет.Усталый, в «Голосе Москвы» мнеСтрочит поэт.
Но за стихи он не получитНи медного копья.Но если кто его научит,Кто, встретив, шапку нахлобучит,Знай: это я.
«Ты в каюте общей медлишь за пьянино…»
Ты в каюте общей медлишь за пьянино.Наклонился к нотам толстый инженер.Легкие мелодии пролетают мимо,Шепчет он поручику: о, elle a des chairs.*
Ты, я знаю, выберешь нужную минуту,Скажешь: до свидания, взявши верный тон,И пойдешь к мечтателю в темную каютуГрезить грезы вечера, слушать пенье волн.
[* какие телеса — фр].«И дни мои идут, и цвет ланит бледней…»[33]
И дни мои идут, и цвет ланит бледней,И скудная любовь моих не красит дней.Закат мою тоску пленяет тихой кровью,А нужно мне еще и «мыслить и страдать»,И жить среди людей, и с кротостью вниматьИх равнодушному злословью!И нужно, помыслом таинственным томясь,Вдруг ощущать души и тела злую связь —Одних и тех же волн тяжелое кипенье —И знать, что та, чей взор так радует меня,Лишь искра малая бессильного огня,Мечтой творимое творенье!И нужно еще жить — не знаю, почему, —Как бы покорствуя призванью своему,Всегда оплакивать небывшую потерю!И нужно еще жить — не знаю, почему, —Наперекор душе, наперекор уму!И я живу, и жду, и верю!
«В очках, согбенный и понурый…»[34]
В очках, согбенный и понурый,С высоким голосом скрипучим,Интеллигентностию мучим,Корпит всю ночь над корректурой.
Он бескорыстный друг Чулкова,В «Тайге» когда-то бывший ссыльным,А ныне голосом могильнымЧитает Федора Гучкова.
Судьба! Играешь ты нечисто!Едва ль тебе он был бы другом,Когда б не нес он по заслугамПрозванье морфиниста.
<1907–1908>На берегу пустом (Элегия)[35]
На плоском берегу заброшенной рекиСтоит приют мой одинокий.Холодных волн не знают рыбаки.И в сон бездействия глубокийРавно погружены и дух, и сирый дол,Замкнутый дальнею дубравой.Исполненные скуки величавой,Проходят дни… О, как их шаг тяжел!Здесь пища мне — мой ежедневный лов.По вечерам, в неверном, тусклом светеСажусь чинить разорванные сети,Пою, — и бедный звук моих унылых словТревожит душу. И родят рыданье,И ветра стон, и темных волн плесканье.
Где в реку врезалась песчаная коса,Где светлые, пустые небесаБезлесных берегов раздвинуты простором,И в бледной синеве тонуть не больно взорам, —Люблю бродить… глядеть на тускнущую гладь,Ее малейшее волненье примечатьИ в призрачном, размеренном движеньеДушою жаждущей впивать успокоенье.
Я пресыщения не знал,Я юности моей не сжег в постыдной неге —Квадригу я остановил в разбеге,Не выпустил вожжей, не вскрикнул, не упал!Отвергнутой любви не гнал меня призрак,Не жаждал я вкусить забвенье,Нет! Вольный, я избрал уединеньеИ для него бежал мирских и шумных благ!Не мнил, — о, детского мечтания краса! —Я голоса внимать созвучные природы —Песнь ярости, что грозно воют воды,Песнь древней мощи, что поют леса!Нет! Я один. Быть может, я счастлив,Постигнув счастия и скорби невозможность.На берегу пустом живу я, молчалив,И скукою целю души моей тревожность.
«Пришел земной, тяжелый гость…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
